проклятия в мой адрес и подстегивая друг друга. Мой взор выхватил какой-то предмет, блеснувший металлом. Несмотря на полное изнеможение, это подхлестнуло меня, и я понесся во весь опор, точно у меня на пятках, как на сандалиях Меркурия, выросли крылья, ибо за мною с обнаженными кинжалами гнались бандиты Клодия.
Внезапно улица сузилась и перешла в череду ступеней. Когда удалось их одолеть, мои легкие свистели, как кузнечные меха. На вершине лестницы я свернул вправо, в переулок, который вел к площади Вулкана, неотъемлемой части Субуры.
Вдруг что-то ударило меня в плечо. Я ощутил обжигающую боль и увидел, как некий блестящий предмет пролетел мимо и с лязгом упал на булыжную мостовую. Нож, который метнул один из преследователей, ранил меня. Однако я не отважился обернуться. Впереди тоже виднелись люди, и мне стало ясно, что конец близок. Крепко прижав конскую голову к груди и втянув свою собственную в плечи, я ринулся прямо на них. Какова же была моя радость, когда выяснилось, что это люди Милона и они на моей стороне!
Лишь миновав их, я позволил себе оглянуться. Парней Милона, вооруженных только палками и дубинками, было от силы человек десять. Но все они были дюжими бывшими гладиаторами и не страшились острой стали. Никогда в жизни вид шайки уличных громил не радовал меня так, как тогда. Хруст черепов под их тяжелыми деревянными дубинками звучал для меня как поэзия Гомера. Улица все больше устилалась поверженными телами и оброненным оружием.
Я снова поспешил в сторону площади, но внезапно меня остановил громкий крик откуда-то сверху. Подняв глаза, я увидел, что с балкона на меня летит что-то большое. Память надолго запечатлела это лицо: сплошная кровавая маска, сведенный гримасой ярости рот и совершенно безумные глаза. Даже в полете Клодия было трудно с кем-нибудь перепутать.
Он рухнул на меня, как камень, пущенный из катапульты, прижав к земле и перекрыв дыхание. Потом выхватил у меня из рук конскую голову, встал и поднял ее вверх, издав победный клич, словно гомеровский герой, только что повергший врага и завладевший его оружием.
Если бы он сразу пустился наутек, возможно, ему удалось бы удрать со своей добычей. Но этому идиоту позарез понадобилось попинать меня ногами. Не успев окончательно прийти в себя, первые несколько ударов я не сумел отразить. Когда же наконец он собрался улепетывать, я, стоя на четвереньках, подался вперед, пытаясь остановить его. Мне не удалось ухватить руками оба его колена, но я крепко вцепился в одну из ног. Клодий яростно брыкался, пытаясь вырваться, и мои масляные руки сползали все ниже и ниже к его лодыжке. Я понимал, что удерживать его в своих уставших скользких ладонях долго не смогу, поэтому, едва он собрался в очередной раз ударить меня по лицу, вонзился зубами в его не защищенную сандалиями пятку. Клодий взвыл от боли, пытаясь освободиться от моей хватки, но тщетно. Вскоре удалось добраться до его второй ноги и повалить врага на землю.
Едва Клодий рухнул на каменную мостовую, как я тотчас его оседлал и принялся колотить кулаками. Чтобы защитить свое патрицианское лицо, он невольно стал прикрывать его руками. Благодаря этому мне удалось вновь завладеть конской головой. Он попытался встать на ноги вслед за мной, но я широко размахнулся своей ношей и дважды ударил ею Клодия по голове. Тот рухнул наземь как подкошенный. Не тратя времени на то, чтобы лишний раз дать ему пинка, я перескочил через него и побежал прочь.
Когда я примчался на площадь Вулкана, мое тело напоминало полурасплавленный воск. Увидев меня, кто-то поднял радостный крик, и вскоре меня окружила толпа соседей. Пока мы шли к Дому гильдий, в котором проходили собрания и пиршественные застолья ремесленников Субуры, они меня всячески подбадривали, похлопывая по спине. Добравшись до места, мои спутники отмыли священную конскую голову от грязи и водрузили ее на острие фронтона над портиком Дома гильдий. Субура вернула себе победу, а значит, и удачу на будущий год, поэтому ликование ее жителей было оглушительным. По крайней мере, так утверждали мои соседи, ибо я лишился чувств еще во время мытья конской головы.
Когда я очнулся, то увидел перед собой степенного вида бородатого старца, опирающегося на посох, который обвивала змея. Старик был сотворен из мрамора. Я пребывал в храме Эскулапа, находившемся на небольшом острове посреди Тибра. Вскоре перед моим взором предстал мужчина, несколько уступающий в росте богу врачевания. Однако его лицо я узнал сразу.
— Асклепиод! — произнес, вернее, прохрипел я. — Разве ты не в Капуе?
— В ближайшие несколько месяцев там не предвидится никаких игр и мои услуги будут не востребованы. Поэтому решил вернуться сюда и поработать в храме. Никаких опасных травм и ранений у тебя нет. Я воспользовался твоим бессознательным состоянием, чтобы наложить все необходимые швы. Лицо более или менее цело. Однако твоему черепу повезло меньше, поэтому какое-то время богам придется взирать сверху на твой неприглядный вид. Рана на плече имеет страшный вид, но о ней позаботятся швы. Удары кнута нередко приходится испытывать на себе большинству рабов, однако они редко жалуются на их последствия. Ты в состоянии сесть?
При помощи одного из рабов-египтян я сел. Волна головокружения поначалу захлестнула меня, но вскоре отступила. Вокруг находилось множество кушеток, но большинство из них пустовали и заполнялись только по вечерам, когда на ночлег в храм стекались больные и раненые в надежде, что бог ниспошлет им целительный сон.
Рабы Асклепиода меня тщательно вымыли, и если бы не многочисленные ссадины и кровоподтеки, я выглядел бы так, словно только что вышел из бани.
— Был бы очень признателен, если бы мне одолжили какую-нибудь одежду, чтобы добраться до дома.
— Разумеется.
Асклепиод проверил бинты на голове и остался вполне доволен. Его рабы были умельцами по части накладывания повязок, самыми ловкими из всех, которых мне довелось встречать.
— Давненько ты не обращался ко мне за советом по поводу убийств, — пожурил меня врачеватель.
— Я не прибегал к твоей помощи не потому, что таковых не стало. Последняя череда кровавых преступлений была совершена самым грубым и незамысловатым образом, без всякого воображения и ловкости.
Далее пришлось поведать Асклепиоду историю моего расследования начиная с того дня, когда по дороге на службу я натолкнулся на труп Оппия.
Будучи необычным врачевателем, Асклепиод отличался собственной, неповторимой манерой проведения операций и накладывания швов. За время работы в различных гладиаторских школах, в том числе в школе Статилия, он изучил все виды ранений, наносимых самым замысловатым оружием. Именно эти знания в свое время сослужили мне добрую службу, когда я обращался к нему за помощью при расследовании убийств. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы определить, каким оружием было совершено преступление. Был ли клинок прямым или изогнутым. Являлся ли убийца правшой или левшой. Был ли он ростом выше или ниже убитого, и в каком положении — сидя, лежа или стоя — жертва приняла смертельный удар. Все эти сведения врачеватель положил в основу отдельной, не имеющей названия отрасли медицинской философии. Недаром даже имя свое он получил в честь греческого бога врачевания Асклепия, так греки величают Эскулапа (вечно они все произносят не так).
— По-видимому, искусство убивать достигло в Риме своего полного вырождения. И куда только подевались профессионалы? — риторически заключил мой рассказ Асклепиод.
— Не беспокойся. Еще не все потеряно. Сегодня тоже можно расстаться с жизнью весьма интересным способом.
Тем временем рабы принесли тунику, которая оказалась мне великовата. Я стал натягивать ее через голову, морщась от неловкости и скованности движений. Потом попытался пошевелить руками и ногами — они, к счастью, мне повиновались. Боль не была сосредоточена в каких-то отдельных местах. Казалось, что все части тела болели одинаково и одновременно.
— Кстати, что сейчас у нас — день или ночь? — поинтересовался я.
Мне казалось, что состязания на октябрьском Празднике лошади состоялись едва ли не добрую неделю назад.
— День в самом разгаре, — ответил Асклепиод.
