ягодицы.
– Если будет больно, можешь кричать, – разрешила я.
– Прости? – переспросил он.
– Ничего не вижу.
– Ты уверена? Справа внизу.
– Это что, розыгрыш? – спросила я.
– А? Что ты, конечно же, нет! Ты действительно ничего не видишь?
– Подожди-ка! – сказала я. – Что-то есть.
– Да? И что же? Говори скорее!
– Крохотное красное пятнышко, – сказала я.
– Черт! – воскликнул он. – Это я и так знаю. И что мне делать?
– Оп-па! – сказала я. – Погоди-ка… Это просто пушинка. Красная пушинка.
Он вздохнул, натянул штаны и повернулся ко мне. Мы стояли почти вплотную друг к другу. Между нами был только унитаз. Руки его дернулись, словно он дотронулся до оголенного провода, и он прижал меня к себе. Его коралловые уста вытянулись в трубочку и приникли к моим.
Я решила, что из вежливости надо тоже его обнять. Так мы стояли секунд тридцать – сорок и терлись коралловыми устами, пока он внезапно не убрал руки и не отпрянул назад, едва не усевшись в ванну.
– Да… – сказал он. – Все произошло так внезапно, правда? Было очень приятно, дорогая.
– Он у тебя такой большой и твердый, – сказала я.
– Ха-ха-ха! – искусственно рассмеялся он. – Твоя прямота очаровательна. Это, пожалуй, мне нравится в тебе больше всего.
– Да? – сказала я. – Пошли отсюда. Кажется, эту ванну не мыли несколько лет. – Я открыла дверь и села в инвалидную коляску. Двое мужчин по-прежнему лежали вытянувшись в струнку и так ни разу не пошевелились. Я подумала, не накрыть ли им глаза медяками.
– Хочешь, чтобы я тебя повез, дорогая? – спросил он.
– Который час, дорогой?
– Почти шесть, – ответил он. – Что ты делаешь сегодня вечером?
– Ты меня хочешь куда-нибудь пригласить?
– Да.
Я так расстроилась, что чуть не разревелась от досады.
– Сегодня не могу, – сказала я.
– Ах да, вспомнил. Понимаю. Твоя порядочность не позволяет тебе отменить свидание.
– У меня никакой порядочности нет, – сказала я. – У мамы есть. Она меня убьет, если я позволю себе такую низость.
– Понятно, – сказал он озадаченно.
– Как ты считаешь, личность определяется интеллектом?
– Что ты имеешь в виду?
– Каждая собака – личность. Правда, если окажешься в комнате, полной незнакомых собак, этого поначалу не поймешь. Но потом становится ясно, что все они личности. Ну как когда приходишь на коктейль в незнакомую компанию.
– Боюсь, я не вполне улавливаю твою мысль, – сказал Саймон. – Ты случайно в гольф не играешь? Я играл в Шотландии, когда там было так же холодно.
– Я вот о чем, – сказала я. – Если каждая собака обладает индивидуальностью, возможно, она есть и у аллигаторов, хоть и не такая выраженная. И у птиц. Даже у муравьев. Надо просто провести с каждым муравьем достаточно времени, и тогда ты поймешь, какой он – застенчивый, наглый, замкнутый, весельчак, эгоист, душа компании. Дошло?
– А как насчет завтрашнего вечера? – сказал он. – Никакого гольфа, просто сходим куда-нибудь.
– С удовольствием, – сказала я. – Да, кстати, какой у тебя любимый грызун? У меня – морская свинка. А на втором месте – белка и капибара.
– Я… я не знаю.
– Подумай до завтра, – сказала я.
13
Саймон оставил меня в коляске в вестибюле. Настроение у меня было паршивое. В кои-то веки я получила приглашение от очаровательного мужчины, но принять его не могла. А вдруг он до завтра обо мне забудет? Или до него доберется Мариэтта… Вскоре появился Фред. Я решила, что надо его немного наказать – за то, что из-за него я терплю такие муки.
Он переоделся в джинсы, остроносые кожаные сапоги, черную футболку и толстое твидовое полупальто – такие носили где-то в пятидесятых. Вынуждена признаться, выглядел он поприличнее, чем прежде, хотя, если разобраться, мужчина в форме всегда сексуальнее, даже если форма из синтетики.
Он уставился на меня.
– Что ты делаешь в инвалидной коляске? – спросил он встревоженно.
– Ничего, – сказала я. – Ты что, боишься калек?
– Если уж я решил провести с тобой вечер, будь добра, постарайся быть поприветливее, – сказал он. – Не думай, что делаешь мне одолжение.
– Хорошо, буду поприветливее.
– Куда ты хочешь пойти поужинать? – спросил он уже поспокойнее.
– Все равно, – пожала плечами я.
– Как насчет «Рампернугиз»?
– Никаких возражений.
Мне не хотелось признаваться, что я там не бывала, и вообще, насколько помню, нигде, кроме как в «Минни-ваве» и «Трубке мира», никогда не ужинала.
Я вылезла из коляски и пошла за ним к машине. Она была новая, белая, а салон черный.
– Вытри ноги и садись, – сказал он.
– Тоже мне, чистюля нашелся!
– Помолчи, а? Машина новая, и я не хочу, чтобы ее пачкали, вот и все.
Он внезапно наклонился и поцеловал меня. Я бы закричала и дала ему пощечину, только у меня вдруг все поплыло перед глазами. Едва он до меня дотронулся, меня так и повело. Со мной произошло все то, что должно происходить с человеком, когда его целуют. Я забыла, где я, превратилась в беспозвоночное, в простейший организм, и мне открылись все прелести существования медузы или амебы, плавающей в бескрайних водах первозданного океана. Наконец мы перестали целоваться, он подмигнул мне, откинулся на спинку сиденья и включил зажигание.
– Не смей больше этого делать, кретин, – сказала я.
– Как скажешь, – ответил он и выехал со стоянки.
Я опустила козырек на ветровом стекле, чтобы проверить, есть ли там зеркальце. Мариэтта оставила в кармане юбки губную помаду.
– Кто охраняет Эдварда? – спросила я, стараясь говорить так, будто ничего особенного не произошло.
– Два дежурных констебля. Чего это ты спрашиваешь?
– Просто любопытно, – огрызнулась я.
Я заказала блюдо дня, говяжий стейк, и бренди «Александер». Его подали с вишенкой. Фред ничего не сказал, хоть я и несовершеннолетняя. Стейк был изумительный – толстый, нежнейший, с кровью. Вкусно было удивительно, но я твердо решила, когда ужин закончится, стать вегетарианкой. Не хочу, чтобы меня покупали за кусок мяса.
– Недурно, – сказала я. – Спасибо за ужин. Да, я говорила тебе, что собираюсь перебраться в Лос- Анджелес?
– Правда? – Он по-прежнему глупо улыбался. Зубы у него были ослепительно белые, как у молодого хищника – волка, росомахи или койота.
– Да, – ответила я рассеянно. – Мы с братом уезжаем через несколько недель.
– В Лос-Анджелесе здорово, – сказал он. – Может, я тоже туда перееду.
