— Прости, мама, я не знала, — сказала я и подумала: «А за что я, собственно, извиняюсь-то?»
— Новое стихотворение?
— Да, мама. — Я немного сжалась, и это не ускользнуло от ее взгляда.
— Да, любой заподозрил бы, что ты что-то скрываешь. — Ее глаза были пронзительными, пытливыми; она глянула на вощеную табличку у меня на коленях.
— Да нет, ничего такого. — Но я инстинктивно прикрыла табличку рукой. От смущения мои щеки жарко вспыхнули.
— Так ты что, боишься показать?
— Я же еще не закончила.
— Понимаю. — Раньше я не могла себе представить, как одним словом мать может выразить такую степень явного недоверия. — Я так и подумала, что это будет новое стихотворение. Но ты мне его все равно не покажешь. — Она нервно хлопала глазами.
Я не знала, что ответить. Застыв в молчании, я стала ждать ее следующего хода.
— Право, Сафо, поэзия — не оправдание для угрюмства.
Отвести обвинения я могла только так:
— Прости, мама.
— Ты слишком много сидишь взаперти. Особенно в такую погоду. Оттого и становишься раздражительной.
— Так ведь вчера я выходила на улицу.
— Да. И я прекрасно знаю, куда ты ходила. — Она непрестанно переминалась с ноги на ногу, будто одежды раздражали ей кожу. — Ох уж эта тетушка Елена! Сама только и делает, что молится, и вас к тому же приучает!
Просто житья от нее нет. Атмосфера в этих храмах совершенно нездоровая! Дешевые трюки, на которые никто не клюнет, кроме девочек-подростков. Займи свою голову чем-нибудь другим…
— Да, мамочка. Я уверена, что ты права.
Она с минуту помолчала, размышляя.
— Ты слишком много болтала прошлой ночью с этим дурно воспитанным молодым поэтом.
— Так он болтал больше.
— Я заметила, ты не разочаровала его.
— По-моему, он нечувствителен к оскорблениям.
— Может, он просто проявил недостаточно внимания к твоему обожанию.
— Если хочешь знать, мама, он напугал меня.
Мать заколебалась:
— О Сафо, милая, как бы я хотела знать, можно ли тебе верить! Ты иногда кажешься такой толстокожей и чужой! А ведь это очень печально, когда не можешь быть уверенной в том, что дочь доверяет тебе.
Просто удивительно, как она одним-двумя словами умеет придать пафос целой фразе.
— Да что ты, мамочка, ты можешь мне верить, — импульсивно сказала я. И это было именно то, что я хотела сказать.
Она заколебалась, а затем легкими шагами удалилась прочь, быстро завернув за колоннаду; ткань так и мелькала вслед за ней. Она предпочитала ходить поближе к колоннаде — любила, чтобы солнце светило ей в лицо. Казалось, она что-то взвешивает в уме. Наконец она вернулась и встала надо мной, заслонив собой свет.
— Как бы я хотела, чтобы ты что-нибудь сделала для меня. Для нас всех, — сказала она напряженным, резким голосом. — Нет, не для кого-то одного. Для всего города, — Она еще немного посомневалась, а затем добавила: — Прежде чем я скажу самое главное, знай: это может навлечь на тебя очень большую опасность.
Это задело меня за живое.
— Ты же знаешь, мой отец погиб во имя нашего города, — с жаром сказала я.
Последовала краткая пауза, прерванная стуком упавшей с моих колен вощеной таблички.
— Тебя никто не заподозрит. А с чего бы вдруг? — продолжила моя мать, словно бы говоря сама с собой. — Какое может быть дело девчонке твоих лет до всяких заговоров и вообще до политик? Ты сможешь проходить везде незамеченной, будто незримой. Твой мир — ссоры да ревность, загородные прогулки да обновы, танцы да поэзия, треп да глупый шепот о мальчишках по углам. Сможешь приходить в любое время, в любой дом, и никто не обратит на тебя особого внимания. Лучше, если будешь приходить во второй половине дня — думаю, это придется тебе по душе.
— Так что мне нужно будет делать, мама? — спросила я.
В душе я уже сожалела о столь горячем порыве. Я сидела как на раскаленных иголках, словно кто-то этим желал испытать мое самообладание.
— Нам нужно, чтобы кто-нибудь носил весточки от дома к дому. Таких домов немного. У Мирсила всюду шпионы и доносчики. Открытые собрания ныне стали невозможны.
— Понимаю.
— Согласна?
— Конечно, — ответила я.
Молчание.
— Ты хочешь знать имена участвующих в этом деле? — спросила мать.
— По-моему, нетрудно догадаться. — Затем я взглянула на нее и продолжила: — Но ведь Мирсил знает их так же хорошо, как и я. С чего бы ему оставлять им свободу?
— Да потому, что если он арестует или казнит полдюжины наших самых выдающихся граждан, то чем же он будет отличаться от такого откровенного тирана, как Периандр?
— Возможно, — вдумчиво сказала я, — он только и ждет, чтобы они сами что-нибудь совершили, чтобы устроить показательный правый суд.
Мать вытаращила на меня удивленные глаза:
— Так, стало быть, твоя голова не всегда витает в облаках. Правильно. Значит, это — одна из двух угроз, перед которыми мы стоим.
— А вторая?
— Предательство. — Слово на мгновение повисло в ясном воздухе, точно маленькое, почти незримое облачко. Затем — как будто эта тема не стоила того, чтобы вести о ней дальнейший разговор, — она привела мне перечень имен, которые я, в общем-то, и ожидала услышать: Фаний, Питтак, Драконт, Деиномен. Потом, поколебавшись, добавила: — И есть еще один дом, Сафо.
Снова молчание.
— Так чей же, мама?
Она ответила так, словно мой вопрос не относился к делу:
— А все же жаль, что ты питаешь такие сильные чувства к нашему юному поэту.
— Да говорю же тебе, что он просто несносен.
— Что ты имеешь в виду?
Тут у меня из груди наконец вырвался наболевший вопрос:
— Ты зачем показывала ему мои стихи, мама?
Мигнув мне раз-другой в ответ, она засмеялась:
— А почему бы и нет? О боги, разве в этом есть что-то страшное?
— Тебе следовало бы спросить меня прежде. В конце концов, это мое — значит, это личное.
…Ничто не раздражает мою мать так, как малейший намек на отрицание ее права заправлять жизнями своих детей так, как ей представляется наилучшим для их же собственного благополучия.
— Любая нормальная девочка была бы только рада, если преуспевающий юный поэт похвалит ее труд, — проворчала она. — Да, Сафо, благодарность никогда не принадлежала к числу твоих добродетелей.
Это ужалило меня, а моей матери только того и надо было. Ну что ж — школьные занятия будут хорошим предлогом. Два поэта обожают друг друга. При этом репутация Алкея прикроет любое могущее возникнуть щекотливое положение. Похоже, моя матушка все предусмотрела заранее. Единственное, в чем
