смотрели на него как на героя, превозносили до небес. Ему хочется быть предметом грез. Он трахает молоденьких фанаток, потому что они не склонны рассуждать, и подыгрывает женщинам постарше, потому что они более снисходительны.
– И окружает себя женской прислугой, потому что ему необходимо, чтобы о нем заботились женщины. И все из-за того, что женщина, которая должна была заботиться о нем в детстве, этого не делала.
– Вот и я так думаю. – Ева повернула за угол и объехала тяжело пыхтящий сдвоенный автобус, забитый пассажирами, спешащими в свои казенные муравейники и ульи. – Поп-идол не должен преодолевать препятствия, он должен просто быть самим собой. Мужчина твоей мечты не может быть несчастным мальчишкой, которого била мать, когда он попадался ей под руку. Уточняю: мужчина твоей мечты в его представлении. Он выстроил себе такой образ и твердо намерен его придерживаться.
– Значит, можно предположить, что стресс от необходимости скрывать правду и застарелая злоба на мать надломили его психику. А сломавшись, он убил две половины той женщины, которая его обижала. Шлюху и мать.
– Вот теперь ты пустила в ход мозги.
«Это похоже на компьютерный тренинг», – подумала Пибоди. Соображала она не слишком быстро, но чувствовала, что движется в верном направлении.
– Вы сказали «пара версий». А вторая?
– Вторая такова: он хочет забыть о своем прошлом, похоронить его. Прошлое не имеет никакого отношения к его нынешней жизни – вот что он твердит себе. Он ошибается: прошлое всегда является частью настоящего, его скрытой, подводной частью. И он не хочет, чтобы почтеннейшая публика, причмокивая и чавкая, пережевывала эту часть его жизни.
Пибоди устремила взгляд на Еву, но на лице ее лейтенанта ничего невозможно было прочесть.
– Чтобы он мог чувствовать себя человеком, уцелевшим после побоев, выжившим и добившимся успеха, несмотря на травмы и насилие, пережитые в детстве.
– Ты его жалеешь.
– Да, пожалуй. Правда, не настолько, чтобы раскошелиться на диск, – усмехнулась Пибоди. – Но мне его немного жаль, это верно. Он же не ждал, что ему причинит боль тот единственный человек, который должен был бы заботиться о нем. Я просто не представляю, каково это – иметь такую мать, которая набрасывается на тебя и бьет. Моя… ну, мою мамашу вы знаете. Она кого угодно может достать, но она никогда в жизни не причинила бы зла никому из нас. А с другой стороны, хотя мои родители, конечно, люди мирные и не склонные к насилию, можете мне поверить, они разорвали бы на куски любого, кто попытался бы нас обидеть. Но мне приходилось видеть и другую сторону медали: я ведь патрулировала улицы, и вы даже не представляете, сколько пьяных дебоширов мне пришлось доставить в отделение, пока меня не перевели к вам. Ну и потом, когда я перешла в отдел убийств, тоже всякого насмотрелась.
– Ничто так не вымывает из мозгов образ идеальной американской семьи, как первая пара пьяных дебоширов, избивающих своих жен, которых доставляешь в отделение.
– Одна из самых веских причин, чтобы уйти из патрулей, – с чувством согласилась Пибоди. – Но я хочу сказать, что видела все своими глазами, и, если хотите знать мое мнение, тяжелее всего приходится детям.
– Детям всегда приходится тяжелее всех. Но некоторые – кто верхом, кто ползком – прорываются через это, а другие нет. И вот тебе еще одна версия насчет Смита: он питается женским обожанием и упивается им, это одна часть его жизни. Но в то же время он считает их шлюхами и стервами, вот и убивает их самым жестоким и эффектным образом.
– Что ж, вполне убедительная версия.
– Как бы то ни было, он не придет в восторг, когда я брошу ему в лицо его прошлое, поэтому приготовься.
Пибоди восприняла слова Евы буквально и положила руку на рукоятку парализатора, пока они шли от машины к дверям Смита.
– Я не имела в виду боевую готовность, Пибоди, – усмехнулась Ева. – Давай сначала испробуем вежливый подход.
Их впустила в дом та же женщина под звуки той же самой музыки. По крайней мере, Еве показалось, что это та же самая музыка. Да и как можно отличить одну песню от другой, если все, что этот парень поет, может вызвать сахарный диабет?
Пока их не ввели в комнату с подушками на полу и пушистым белым котенком, Ева положила руку на рукав женщины.
– Есть в этом доме нормальные стулья или кресла?
Губы Ли неодобрительно поджались, но она кивнула.
– Да, конечно. Сюда, пожалуйста.
Она провела их в комнату с глубокими мягкими креслами в бледно-золотистой обивке и столиками со стеклянными крышками. Один из столиков служил подставкой миниатюрному фонтану, в котором голубая вода булькала на белых камешках. На другом столе стояла открытая квадратная коробка, наполненная белым песком. На поверхности песка Ева заметила какие-то письмена, вычерченные маленькими грабельками, лежащими рядом с коробкой.
Шторы были задернуты, но стеклянные края столиков светились в полутьме.
– Устраивайтесь поудобнее, прошу вас, – Ли указала на кресла. – Кармайкл сейчас присоединится к вам.
Ева принялась изучать проекционный экран на стене. Здесь была движущаяся абстрактная картина: нежные пастельные пятна перетекали друг в друга – розовые, голубые, золотистые и снова розовые. И в этом помещении тоже фоном звучал воркующий голос Смита.
– Меня уже подташнивает, – призналась Ева. – Надо было вызвать его к нам в отдел, там хоть обстановка нормальная, а тут ошизеть можно.
