в кустах слышалась арабская речь; уже первые слова, пойманные тонким слухом охотника, были подозрительны:
— Асмани, ожидай нашего человека сегодня, после захода солнца, за мостом у берега. Теперь иди к музунгу. Среди носильщиков есть ли нужные нам люди?
— Есть несколько, которых я знаю.
— Прощай! когда я увидел тебя в симбо, то знал уже, что на мою речь ты не повернешься спиной к старому приятелю.
— Нет, — сказал Асмани. — Я приду, буду ждать и сделаю хорошо все, за что возьмусь.
Гент знал арабский язык. В момент, когда беседующие разошлись, он глубоко втиснулся под кустарник, и тень покрыла его. Но он видел сквозь ветви, что к Зимбауэни направлялся грязный араб, а к симбо — пагасис Асмани, мулат с мертвым лицом, безжизненную худобу которого освещали длинные глаза, блестевшие как сквозь маску. Асмани был молчалив, вынослив и равнодушен.
Гент поднялся, насвистывая уличную лондонскую песенку. Он шел (на всякий случай) небрежно, заложив руки в карманы и зевая. Но кругом более не видел он ни души. В воротах симбо Гент остановился, смотря, как черные, выменяв провизию, уходили, хватая друг у друга цветную материю и прикладывая ее к телу; на многих уже красовались бусы, и не одна спираль медной проволоки, намотанной на руку, блестела на черной коже. На дворе симбо, у хижины Стэнли, стоял ряд камышовых корзин, прикрытых пальмовыми листьями; оттуда торчали связки бананов, мясо и хвосты кур, впавших в беспамятство от страха и тесноты. Здесь был Стэнли.
— День удачен, — сказал Стэнли. — Мистер Гент, прошу вас поужинать со мной. Видите, Бундер- Салаам развел густой дым. Он старается.
— Хорошо, — сказал Гент, — благодарю. Меня беспокоит, что мы еще далеки от цели.
Они вошли в хижину. Стэнли рассчитывал остановиться здесь дней на пять, чтобы проветрить и хорошо просушить кладь, полечить спины ослов и дать каравану отдых. На столе была скатерть, тарелки и приборы. В пустой тыкве блестели лесные цветы.
Они сели, прислуживал туземец Селим — мальчик с вечно открытым ртом.
— Селим, поторопи Салаама! — сказал Стэнли, бренча ножом по пустой тарелке. — Музунгу голодны. Мы еще не близки к цели, — сказал Стэнли Генту, — но сегодня лихорадка меня оставила, и моя голова ясна. Вот что я скажу вам: из ста с небольшим путешественников, посвятивших себя исследованию африканского материка, умерло, не вернувшись, пятьдесят. Климат, болезни, насильственная смерть, пытки — их удел. Из остальных пятидесяти — четыре пятых страдали тяжелым расстройством организма до конца жизни. Вы видите, что мы находимся в экзотическом роскошном саду, и если до Ливингстона остается всего десять миль, я скажу, что мы еще очень далеки от цели нашего путешествия. Вы, несколько лет проживший в африканской глуши, знаете все.
— Правда, — сказал Гент с мнимой рассеянностью, — случайность здесь — закон. Какое-нибудь предательство, бунт, враждебность туземцев…
— Почему вы… — быстро начал Стэнли, но тут вошел Селим, неся блюдо с бараниной, обложенной рисом и политой проперченным пальмовым маслом.
— Ступай, Селим!
— Слушай, музунгу! — сказал мальчик. — Салаам съел почку и больше лепешек, чем сколько я принес. Он клал на них финики, ел много. Я смотрел в щель; он все спрятал, когда я пришел.
— Прекрасно, он ответит за это. Ступай!
Стэнли, казалось, забыл, что поразило его в словах Гента. Оба усердно ели.
Наконец путешественник спросил:
— В какой степени эти подозрения основательны?
— Пока ни в какой, — спокойно ответил Гент, вынимая кость из мяса. — Я вижу, вы поняли меня. Во всяком случае, вам нечего беспокоиться, если одну ночь, а может быть и две, я проведу где-то.
— Вы всегда действуете один, — с раздражением сказал Стэнли, отодвигая тарелку и нервно втискивая в трубку больше табаку, чем могло поместиться. — Вы пришли один. Охотитесь вы один, сидите в палатке вы один. На этот раз вам, кажется, следует посвятить меня в происшествия, если они есть, и в ваши догадки, если они основательны.
— Нет, мистер Стэнли, — засмеялся Гент, — и в этом случае я буду один. Однако обещаю вам, что, если моя попытка выяснить подозрения потерпит неудачу, я сообщу вам свои соображения.
— А! Как хотите! — Стэнли пристально посмотрел на Гента. — Я желаю удачи.
— Благодарю вас, — серьезно проговорил Гент, — я тоже хочу, чтобы все это оказалось пустяком. Надеюсь завтра сделать вам подробный доклад.
Он поклонился и вышел, затем лег в тени изгороди и долго курил, пока не услышал воплей Бомбэя и Мабруки, кого-то звавших, отчаянно напрягая глотки. Гент прошел к воротам и увидел группу носильщиков, махавших руками в направлении горного склона, по которому, не оборачиваясь, быстро удалялась темная фигура.
— Что случилось? — спросил Гент Бомбэя, когда тот, плюнув, прекратил звать бегущего.
— Вот повар бежал, музунгу, — сказал Бомбэй. — Мистер Стэнли кричал на него, зачем тащит провизию!
— Так что же?
— То, — подхватил Шау, сардонически наблюдавший стремительное удаление повара, — что мистер Стэнли очень жесток. Бедняга съел, скажем, кусок баранины или еще чего — пустяк дело, по-нашему. Стэнли так накричал, что тот бросил своего осла, все вещи, и вот его уже едва видно.
— Шау, — сказал, подойдя, Стэнли, — который уже раз вы публично становитесь на сторону мошенников и лентяев? Я не очень терпелив, запомните это. Бундер-Салаам уличен пятый раз. Он крал кофе, чай, сахар, съедал половину моего обеда. Я пригрозил, что прогоню его; если он так мало надеется на себя и бежит, тем хуже для него. Караван в пустыне — то же, что корабль в море, и я здесь — капитан. Начни я спускать все плутни…
Он не договорил, махнул рукой и медленно направился в симбо. Салаам скрылся в уступах гор. Зрители разошлись. Наступил вечер.
Когда стемнело, Гент вышел из симбо и стал невдалеке от ворот, скрытый тьмой. Здесь он ждал около получаса, прислушиваясь ко всем звукам, напоминающим шаги. Не всякий слух уловил бы шаги Асмани — он проскользнул в ворота почти бесшумно, и так же бесшумно, держа револьвер, тронулся за ним Гент, держась на расстоянии, удобном для отступления.
Асмани, достигнув берега, остановился. Было темно в такой степени, когда острое зрение едва способно различать силуэты. Мулат нагнулся; послышался тихий вопрос и такой же тихий ответ. Затем лежащий человек встал и пошел через мост с Асмани; Гент не отставал ни на шаг. Шествие совершалось в глубоком молчании. Перейдя через мост, Асмани и его проводник направились к правой угловой башне городской стены. Здесь Гент счел нужным ближе держаться к туземцам, так как понимал, что они пройдут в город не через ворота; не желая упустить ни малейшей возможности успешно закончить преследование, он шел за мулатом не далее десяти шагов; у стены башни все трое остановились.
Тогда кто-то постучал; стук этот имел, видимо, условное значение: раз, два раза, три раза, четыре раза. Тотчас послышался звук отпираемого запора, и на равнину из низкой двери, скрытой глубокой нишей, блеснул тусклый свет. Дверь открыл один человек: Гент запомнил это. Асмани с проводником вошли в башню, оставив Гента обдумывать, как поступить дальше. Дверь хлопнула, свет исчез. Охотник приник ухом к доске, но ничего не услышал.
С притихшим сердцем поднял он руку и повторил стук: раз, два раза, три раза… и четыре.
Теперь за дверью он услышал бормотание, означавшее, должно быть, недоумение; однако запор снова отодвинулся, и дверь открылась небольшой щелью, постепенно расширявшейся, пока в ней не показалась голова негра. Одной рукой он держал медную лампу, другую же, положив ее на запор, выставил вперед. Гент видел его подозрительно блуждающие глаза. Он взял негра за руку, лежавшую на скобе, и, сильно дернув, вытащил туземца за предел ниши. Так крупная рыба, выведенная крючком рыболова к поверхности, мало оказывает сопротивления, пассивно повинуясь неведомому усилию, но так же, как эта рыба, спохватившись, начинает прыгать и кувыркаться, негр, опомнившись, попытался вырваться.
Начало его крика и сильный, прямой удар в подбородок, нанесенный по всем правилам примерного
