Темная Прага

утвари, а сейчас закоптившийся чан оставил на тонкой, почти прозрачной коже руки грязный черный след. Но Анне было плевать — она неумело поставила тяжелый чан на огонь, лишь гадая, сколько ему понадобится времени, чтобы согреть воду. О благах цивилизации в виде газовой плиты она слышала весьма смутно и относилась к этому с большой опаской — как и ко всем нововведениям, появляющимся с пугающей частотой и меняющим привычный уклад жизни.

Как только графиня отправилась выполнять его просьбу, граф опустил голову на подушку, зажимая здоровой рукой рану, откуда продолжала идти кровь. Незачем было волновать Анну. Не хватало только, чтобы она решила искать противоядие. Это было слишком опасно, а граф меньше всего хотел подвергать графиню опасности. Иначе зачем было все это? Теперь, когда с ним покончено, Ева оставит Анну в покое. Он слишком устал, чтобы бороться. Закрыв глаза, вампир провалился в сладкие объятия сна. Ему просто нужно было немного отдохнуть. Пары столетий было бы вполне достаточно.

Когда, наконец, графиня справилась с горячей водой и даже нашла в своем хозяйстве марлевые повязки, о существовании которых и не представляла, она вернулась в гостиную почти успокоенная. Конечно же, с Эдвардом ничего случилось, иначе бы он просто не был здесь… И эта глупая Ева ничего не смогла сделать! И… он просто устал!

Она села на краешек дивана и провела ладонью по бледному лицу графа — тот даже не почувствовал ее прикосновений — он спал.

Анна, дурочка, хватит обманывать себя! Все вовсе не в порядке, вовсе нет! Эта проклятая охотница что-то сделала с ним, графиня просто чувствовала это — чувствовала боль графа, как свою собственную. Что это может быть: яд? Серебро? Освященная вода?

Она решительно вскочила с дивана.

— Я помогу тебе, поверь, — прошептала она, исчезая за дверью библиотеки.

«Я найду, я ведь найду, то, что нужно, — шептала она, — Должно же быть что-то полезное написано в книгах, не даром Эдвард их так любит и ценит… Я помогу тебе… Если не я, то кто?!»

* * *

Граф провалился в тяжелый неспокойный сон. Ему виделось то, что было настолько давно, что уже перешло в разряд неправды.

Когда ему было всего девять лет, король приказал посадить его в Тауэр, боясь переворота и захвата власти. И величайшему было плевать, что последний Плантагенет — еще совсем ребенок. Эдварда бросили в сырую камеру, в которой могли существовать только крысы. Мальчику было очень страшно и одиноко. Но он не мог плакать, потому что это было ниже его достоинства. Граф всегда должен оставаться мужчиной, в любой ситуации, даже если ему грозит гибель. Его учили терпеть лишения, боль и голод. Но как бы он не старался, он был всего лишь ребенком, который ни в чем не был виноват, кроме того, что умудрился родиться Плантагенетом, потомком королей. Находясь в полном одиночестве, не видя белого света и людей, с которыми можно было поделиться своим несчастием, Эдвард чувствовал, как предательские слезы набегали на глаза, а потом чертили мокрые дорожки на щеках. Граф закрыл лицо руками, содрогаясь в рыданиях. Чувство безысходности мучило его, а серые каменные стены Тауэра как будто медленно сжимались вокруг него, и не чем было дышать.

Но вместо помощи и успокаивающих слов, Эдвард услышал громкий злой смех. Поднявшись на цыпочки, он попытался разглядеть того, кто стоял за дверью и нарушал его уединение. Это была Ева.

— Тебя сожрут крысы! Ты умрешь в мучениях, так же как и все твои жертвы! Убийца! — воскликнула охотница, снова рассмеявшись.

— Я не убийца… я никого не убивал, — повторял ребенок, глотая горькие слезы обиды и боли.

— Ты убийца! Убийца! Убийца! Ты будешь гореть в Аду! — кричала как сумасшедшая Ева.

Эдвард всхлипнул, чувствуя как злость медленно прогоняет страх, занимая все его сознание.

Он больше не был маленьким мальчиком, граф был самим собой. Плантагенеты никому не позволят издеваться над собой. Руки сами потянулись к шее Евы — решетка исчезла, — и они сошлись на тонкой шее ведьмы. Теперь уже смеялся Эдвард.

* * *

Короткими перебежками, наперегонки с рассветом, Виктория вылетела из города. Как она оторвалась от Евы — одному Богу известно. Теперь в поместье. К нему. Плечо все еще саднило, но уже не так сильно, как раньше. Оно скорее онемело, но это даже к лучшему. Не отвлекает.

Вот и поместье Варвик. Как же она устала! Но осталось немного — еще чуть-чуть., пара шагов, совсем маленькое усилие, и…

«Ну, здравствуй…» — совсем не по-детски и печально улыбнулась вдруг в мгновение ставшая взрослой девушка, опускаясь на колени и прикасаясь к ледяной коже графа. — «Ты только живи. Не умирай. Хоть ты и вампир. Хоть ты и сволочь порядочная, но… я, кажется, люблю тебя! И мне плевать на то, что ты вампир. Ты… только живи! Живи…».

Резкая боль, помутившая на некоторое время его и так не совсем здравый рассудок, вывела графа из беспокойного сна. Ева исчезла.

Эдвард почувствовал, как кто-то коснулся его лба. Открыв глаза, он думал увидеть Анну, но перед диваном, на котором граф лежал, на коленях стояла Виктория, обеспокоено глядя на него. Эдвард хотел прочитать ее мысли, но у него не было на это сил.

Откупорив маленький флакончик, она поднесла его к губам графа. Противоядие огнем жгло горло, забирая боль, всасывая яд и уничтожая его совсем.

Иногда помощь действительно приходит оттуда, откуда ее ждешь меньше всего.

Виктория — человеческое дитя, чью судьбу так нелепо сломал один из собратьев графа, забрал ее мечты, уничтожил будущее, стер с такого красивого детского лица улыбку, оставив только боль, страх и отчаяние, оказалась его спасительницей. Это было жестоко. Поэтому Эдвард с трудом верил, что происходящее в поместье в предрассветный час — наяву. Может, это очередная шутка его воспаленного сознания? Галлюцинация, возникшая перед тем, как он навсегда покинет этот мир, оставив после себя лишь горстку пепла. Это все, чем был Эдвард Плантагенет. Но он хоронил себя раньше времени. Еще не все было потеряно. В рукаве фокусника осталась еще одна карта. Загадочно улыбаясь публике, он выхватил пузырек и отдал его всем нуждающимся, чтобы те напились обжигающей жизнью и совершили еще череду значимых и совершенно бесполезных поступков. Пока жидкость не закончилась, и парень, сжимающий деревянную рукоять бесконечно острой косы, не положил свою костлявую руку в порядке очереди им на плечи.

Отгоняя от себя странные мысли, Эдвард почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, а боль стихает, возвращая графу способность трезво мыслить. Почти трезво.

Вампир взглянул на Викторию, которая так и стояла на коленях перед диваном. Он даже не заметил, когда начал использовать против нее гипноз. Впервые за все его долгое существование это удалось ему идеально, почти как Анне. Девочка ничего не ощущала, не слышала и была полностью в его власти.

Что заставило ее придти сюда? Неужели его слова были услышаны ей? Или же это что-то другое? Влюбленность в графа? Ну, конечно же! Как он не заметил этого раньше? Бедная, ради любви она была готова на все! А вампир должен был забрать ее жизнь, потому что противоядие только облегчило боль, но не вернуло сил. Эдвард коснулся ее волос, не решившись дотронуться до нежной девичьей кожи.

Граф почувствовал, как на смену боли приходит голод — состояние, когда все краски вокруг блекнут, происходящее теряет смысл и только одно желание управляет всем, заставляя убивать, чтобы продолжать жить. И тогда не существует выбора, потому что нельзя остановить всепоглощающую жажду!

Голод руководил им, направлял его, тихонько подсказывая: «Девчонка здесь, ничто не мешает тебе просто убить ее! Она так много страдала, забери ее жизнь! Дай душе свободу! Не обрекай на новые страдания».

Эдвард посмотрел на потолок, как будто там были ответы на его вопросы.