мачт на фоне вечернего неба. Символ моря, корабля и приключений, музыка на заднем фоне, fade out[17].
Прямо напротив, на другой стороне пирса, находилась бензоколонка и «Клуб пожилых» — низкое цементное серое здание. Огромное поле стоянки автомашин было пусто. На все усиливавшемся ветру вокруг по асфальту влачилось несколько разорванных газет, то останавливаясь, то продолжая описывать точь-в- точь такие же круги. Было холодно.
Можно ли предоставить кинокамере право запечатлевать и отвергать, обрисовывать целые картины красот, а ненужное — оставлять нерешенным? Мыслимо ли это?
«Разумеется, — думала Элизабет Моррис. — Так оно и есть. Но это абсолютно невозможно».
Она начала мерзнуть и тем же путем вернулась в пансионат.
После проведенного вместе субботнего вечера Баунти-Джо и Линда возвращались домой, они шли вместе столь легко и так близко друг от друга, что движения их напоминали сдержанный таинственный танец. Серебряный пояс Джо тяжело свисал на бедра, пряжка пояса представляла собой две большие распростертые руки. Знак Иисуса был изображен на изнанке пиджака Джо, он был там — он существовал лишь для него одного.
Когда Джо с Линдой ходили на танцы, они никогда не пользовались мотоциклом, она боялась ездить на такой опасной машине. Теперь она снова заговорила о Силвер-Спринге. Разговоры ее всегда были о Силвер-Спринге, о реке в джунглях и о лодках со стеклянными днищами, о том, чтобы любиться на берегу, а потом плавать в море, о белом песке, о прозрачной воде, о чудесном парке за один доллар… Когда же они поедут туда?
— Придет время… — обещал Джо, — конечно, придет время, и поедем…
Она спросила:
— А мы успеем до того, как явится Он?
Но Джо не хотел больше говорить о Нем с Линдой, не хотел выслушивать ее разумные утешения, лучше уж просто страстно желать в мире и покое…
Она, преуменьшая горе любимого, не облегчала его, а он желал, чтобы все оставалось, как прежде. Во всех окнах было темно, нигде ночь не спит так долго, как в Сент-Питерсберге.
Силвер-Спринг! Его реки не сдерживают свои потоки в пределах города, они бросаются в море! Его купелью был Атлантический океан, а святость его воды — столь велика! Все равно что плавательный бассейн с огромной силы напором воды. Там, в Майами, они идут — бредут по колено в воде, дабы окреститься. Одни идут медленно, другие бросаются в буруны, словно в объятия, храня свое знание… что никогда больше не будут одиноки! Тысячи людей Иисуса, стоя на берегу, играют на гитарах — их тоже тысячи — в совершенном и свободном ожидании…
Он видел их! Они молча стояли, а ветер развевал их длинные власы и рваные одежды, и они летали, словно вымпелы… Весь высокий брег салютовал Иисусу! Люди Иисуса обнимали друг друга в воде и, смеясь, взбегали на береговой откос, дабы начать наконец новую жизнь.
Линда подумала: «Теперь он скоро уедет. Он откажется от своей прекрасной работы. Каждый должен решать для себя сам, и тот, кто хочет идти вперед, не должен мешкать. Объятие — милость Мадонны, но вовсе не то, что можно сохранить…»
Они расстались, как обычно, у веранды, она поднялась на крыльцо, а он продолжил путь вниз по улице; на углу он положил руку на перекладину и легким движением перемахнул через забор в сад пансионата.
После полудня, когда небо на Западе уже совсем позолотилось, Элизабет Моррис снова вернулась к волшебному кораблю «Баунти». По дороге вниз, в гавань, она увидела миссис Хиггинс, что шла в ту же сторону. У Ханны Хиггинс был с собой небольшой мешочек, и она смотрела на верхушки пальм, нет ли там белок. Сзади ее фигура казалась еще более овальной, чем обычно, по-настоящему черно-овальной, а голова с необычайно крохотным узелком волос выглядела совсем круглой. Она словно сошла с детского рисунка.
Пальмы были также словно нарисованы ребенком. Одни лишь косые, бутылочной формы стволы с неопределенной путаницей наверху. Но вот она зашла за пальму и начала рыться в своем мешочке. Миссис Моррис ускорила шаг и попыталась успеть пройти мимо.
— А, так ты тоже гуляешь на воздухе, — сказала миссис Хиггинс. — Мне немного трудно смотреть ввысь, голова идет кругом. Есть там белки?
— Что-то не вижу, — ответила миссис Моррис, пристально вглядываясь в верхушки пальм.
— Странно! Стоит не взять с собой орешки, как белки повсюду так и скачут. Ты любишь орехи?
— Нет, не особенно!
— Они застревают в зубах?! — как бы соглашаясь с ней, искренне воскликнула миссис Хиггинс. — А от того, что застревают во вставных зубах, ничуть не лучше!
Она продолжала едва слышными шагами медленно идти вниз по улице и все время без умолку болтала:
— Веселенький этот городок, старики и старухи болтаются тут на каждому шагу, и разве это не отличная идея — собрать нас всех в одном месте? Чтобы нам было хорошо, а мы бы никому не мешали, ни у кого бы не путались под ногами? Здесь немало найдется на что посмотреть, да и все неподалеку! В воскресенье я побывала в городском парке и слушала концерт детского оркестра, который для нас устроили. Ты любишь музыку?
— Иногда, — ответила Элизабет Моррис.
— Да, иногда, это так верно! Музыка — это очень важное дело, и ее ведь все время можно слушать. А красивее всего звучит труба!
— Разве? — удивленно спросила миссис Моррис.
Ханна Хиггинс рассмеялась своим заразительным смехом, что был так неслыханно, не по возрасту молод. И мало-помалу, по-прежнему также шумно и весело, стала рассказывать, что ее внук — сын ее сына — трубач! Играй он на саксофоне, самым лучшим в мире был бы саксофон, так уж водится в этой жизни.
У прибрежной прогулочной тропки она остановилась, поглядела налево, потом — направо, но ни одного автомобиля не было видно. Она сказала:
— Теперь можно перейти дорогу!
Миссис Моррис ждала, что услышит больше о ее внуке, но миссис Хиггинс сказала только, что небо сегодня — золотистое, и спросила, была ли она на борту «Баунти»? Если она идет туда впервые, ей лучше пойти одной.
— Я подожду тебе на воздухе, — сказала миссис Хиггинс. — Там есть удобная скамейка и клетка с маленькими обезьянками.
Заплатив за билеты в кассе, они словно бы вошли на остров Таити, напоминающий мечту, — остров маленький, но очень романтичный. В густой субтропической зелени раскинулись хижины, крытые пальмовыми листьями. Там можно было найти все те сувениры из раковин, кораллов, лавы, бамбука или алебастра, каким только может придать форму превратное, но страстное стремление к красоте. И над всем этим пространством витал сладкий удушающий запах смазанного маслом дерева.
Наполовину скрытые кустами, виднелись домики, где находились туалеты, а также кафе и буфеты, где можно было освежиться, где продавались соки, разные напитки, фрукты и конфеты. Красивая и очень нарядная девушка предлагала сувениры — маленькие пиратские суденышки и пластмассовых русалок.
— Здесь я и сяду, — сказала миссис Хиггинс. — Не экономь время, ведь здесь можно многое посмотреть.
У обезьянок в их клетках были шарообразные белые мордочки с черными глазенками и черным же носиком, маленькие меланхолические черепушки-скелеты. Миссис Моррис пошла дальше, она видела тотемные столбы и аутрштер[18], полностью заклеенный иглистыми глубоководными раковинами, и остановилась перед изображениями: «Ты-Сам в Южном море», а еще «Господин и фру Таити», вырезанные в натуральную величину из фанеры! Он — в синем мундире, а она — в юбке из полос лыка. Головы ни у одного из них не было. За пятьдесят центов можно было отдать им свою собственную голову и сфотографироваться.
