Бар-Харбор, 1913 год
Утесы манят меня. Горделивые и жестокие, и опасно красивые, они высятся над морем и влекут так же чарующе, как возлюбленный. Утром воздух мягкий, как облака, плывущие по небу на запад. Чайки парят и кричат наверху — одинокий звук, похожий на далекий сигнал бакена, уносит ветер. В памяти всплывает церковный звон, приветствующий рождение. Или оплакивающий смерть.
Словно мираж, вспыхивают и мерцают сквозь легкий туман другие острова, которые солнце уже окружило обжигающими бликами на воде. Рыбаки ведут свои крепкие лодки по заливу в волнующееся море.
Даже зная, что его не будет там, не могу держаться подальше от этого места.
Я взяла с собой детей. Нет ничего неправильного в желании разделить с ними частичку счастья, которое я всегда чувствую, совершая прогулку по полевой траве к раскиданным в беспорядке валунам. За одну руку я держала Этана, за другую — Коллин. Няня подхватила маленького Шона, ковыляющего за желтой бабочкой, упорхнувшей из его неуклюжих пальчиков.
Звук их смеха — самое сладкое, что может услышать мать, — заполнял воздух. Они обладают таким искренним всеобъемлющим любопытством и таким безоговорочным доверием. Дети пока еще равнодушны к заботам мира, восстаниям в Мексике, волнениям в Европе. Их жизнь не включает предательство, вину или страсть, жалящие сердце. Их потребности, простые и неотложные, не имеют никакого отношения к завтрашнему дню. Как бы я хотела сохранить их настолько невинными, настолько защищенными и настолько же свободными. И все же я знаю, что однажды они столкнутся со всеми взрослыми запутанными эмоциями и тревогами.
Но сегодня мы нарвали полевых цветов и ответили на все вопросы. А для меня мечты превратились в видения.
Без сомнения, няня догадывается, зачем я хожу сюда. Она слишком хорошо меня знает, чтобы не чувствовать мое сердце. И любит меня слишком сильно, чтобы порицать. Никто, больше чем она, не ведает, что в моем браке совсем нет любви. Там всегда существовали только удобство для Фергуса и обязанности для меня. Кроме детей, у нас нет ничего общего. И даже их, боюсь, он воспринимает всего лишь как ценное имущество или символы его успеха, наподобие нашего особняка в Нью-Йорке или Башен — дома, похожего на замок, который он много лет строил на острове. Точно так же он воспринимает женщину, взятую им в жены, ту, которая представляется ему достаточно привлекательной… достаточно хорошо воспитанной, чтобы носить фамилию Калхоун, украшать обеденный стол или его самого, когда мы выходим в общество, чье мнение так важно для него.
Все это звучит очень холодно, но все же я не могу обманывать себя, считая, что в нашем браке присутствует тепло. И уж, конечно, в нем нет никакой страсти. Я надеялась, уступив пожеланиям своих родителей и выйдя за него замуж, что привязанность перерастет в любовь. Но я была очень молода. Между нами осталась только вежливость — безжизненная замена чувствам.
Год назад я смогла убедить себя, что довольна — преуспевающий муж, обожаемые дети, завидное положение в обществе и круг приятных друзей, переполненный красивой одеждой платяной шкаф и драгоценности. Изумруды, подаренные мне Фергусом за рождение Этана, достойны королевы. Великолепный летний дом, с его башнями и башенками, высокими стенами, шелковыми обоями, блестящими полами под роскошнейшими коврами, тоже подошел бы королеве. Да и что за женщина не была бы удовлетворена всем этим? О чем еще может просить послушная долгу жена? Только о любви.
О любви, найденной мною на этих утесах в художнике, который стоял там, глядя на море и отображая на холсте острые камни и бушующую воду. Кристиан… темные волосы, взъерошенные резкими порывами ветра, изучающие меня серые глаза, мрачные и жесткие. Возможно, если бы я не встретила его, то преуспела бы в притворстве, что счастлива. Возможно, так и умерла бы в убеждении, что не тоскую по любви, или нежным словам, или ласковым прикосновениям среди ночи.
Но я встретила его, и все переменилось. Не стану больше изображать, что довольна жизнью, даже ради сотни изумрудных ожерелий. С Кристианом я нашла нечто более драгоценное, чем все золото, которое так умело накапливает Фергус. Это совсем не то, что можно держать в руке или носить вокруг шеи, но то, что я храню в сердце.
Когда я встречусь с ним на утесах одним прекрасным днем, то не буду горевать о том, чего мы никогда не получим, чего не осмелимся забрать, но буду дорожить, как сокровищем, подаренными нам часами. Когда я таю в его объятьях, вкушаю его губы, то осознаю, что Бьянка — самая счастливая женщина в мире, познавшая истинную любовь.
Приближался шторм. Сквозь высокое круглое окно башни Лила смотрела, как серебряный язык молнии облизывает черное небо на востоке. Гром грохотал, разрывая собирающиеся облака и посылая барабанный бой по зубцам скал. Ответная дрожь пробегала по девушке, дрожь не страха, а возбуждения.
Что-то наступало. Она чувствовала это — и не только в сгущении воздуха, но и в неистовых толчках собственной крови.
Прижимая руку к окну, почти ожидала, что пальцы обожжет мощью электрических разрядов над домом. Но стекло было прохладным и гладким, и таким же мрачным, как небо.
Лила слегка улыбнулась, расслышав отдаленный раскат грома, и вспомнила о своей прабабушке. Бьянка стояла здесь, наблюдая за приближающейся стихией в предвкушении, когда та разразится прямо над особняком и зальет башню жутким светом? Жалела ли она, что ее возлюбленного нет рядом, чтобы разделить с ней силу и выпущенную на волю страсть? «Конечно, жалела», — подумала Лила. Да и какая женщина не стала бы?
Но Лила знала, что Бьянка приходила сюда одна и точно так же, как и она сейчас, стояла здесь. Возможно, такая же невыносимая боль одиночества заставила Бьянку выброситься из этого самого окна на суровые камни внизу.
Покачав головой, Лила отняла руку от стекла. Она снова позволила себе впасть в уныние, и это надо остановить. Депрессия и мрачные мысли были не характерны для девушки, которая предпочитала принимать жизнь такой, какая она есть, и взяла за правило по возможности избегать всяческих сложностей.
Лила не стыдилась того факта, что скорее предпочтет сидеть, чем стоять, ходить, а не бегать, и очень ценила длительный сон в противоположность физическим упражнениям, чтобы держать тело и мысли в тонусе.
Конечно, она не совсем лишена честолюбия, просто ее амбиции сводятся к тому, что комфорт имеет приоритет над состоянием мускулов.
Ей не нравилось погружаться в раздумья, поэтому она упрекала себя в том, что обрела такую привычку в последние несколько недель. По идее, она должна чувствовать себя вполне счастливой: жизнь проходит в устойчивом — если не сказать, неторопливом — темпе. Ее дом и семейство — настолько же
