мужчина в пестрой рубахе навыпуск.
– Чего орешь? – спросил он на чистейшем русском языке.
Я опешила:
– А вы кто такой?
Он ухмыльнулся.
– Какая разница?
– Действительно никакой, – согласилась я. – Почему вы меня здесь держите?
– А что, не нравится?
У него была какая-то дурашливая манера разговора. Он смотрел на меня, прищурившись.
– Нет! – с вызовом сказала я. – Не нравится. Как я тут оказалась?
– Слишком много вопросов.
Я разозлилась:
– Позовите начальство!
– Еще чего! Мне за это… – и он сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по шее, – взгреют как следует. Соображаешь?
– Соображаю.
В голове мелькнула запоздалая мысль – не надо было так сразу, в лоб, о начальстве упоминать. Следует действовать аккуратно, чтобы не спугнуть эту шестерку.
– И куда мы плывем? – протянула я капризным тоном. – Можно узнать?
– Много будешь знать – скоро состаришься, красавица. Это я тебе точно говорю. Зачем портить такую хорошенькую мордашку!
– А
– Если хочешь есть, нажми сюда, – показал он на кнопку над изголовьем топчана. – Поняла? Могу принести сейчас.
– Спасибо, не надо. Ты не ответил на мой вопрос.
Он ничего не сказал, просто повернулся ко мне спиной.
– Как тебя звать-то?
– Можешь называть меня «Никто»!
– Зеркало можно? – пробурчала я.
– Нельзя.
– Это почему же?
– Вдруг ты накинешься на меня с ним? Поранишь ведь…
Он ловко захлопнул дверь, прежде чем я успела броситься за ним, и я снова осталась одна.
Я наконец внимательно осмотрела каюту и увидела, что обстановка тут по-настоящему спартанская, кроме того, все колюще-режущие предметы отсюда унесли. По-видимому, меня боятся всерьез…
Я села на топчан, сжав голову руками. В голове вертелись обрывки мыслей и впечатлений… убитый Баранов у бассейна и Андре Валасьен… черные тени, скользившие между деревьями. Валасьен ушел, и на меня напали… Меня похитили. Но зачем? Я подняла голову и подумала, что зря отказалась от еды и питья. Под ложечкой сосало, хотелось пить. Я облизала пересохшие губы, встала и, подойдя к двери, забарабанила в нее что было сил.
Подошли к двери не скоро. Я уже собиралась сделать паузу, но тут послышались шаги, и дверь распахнулась.
– Чего тебе? – Коротышка пробуравил меня тяжелым взглядом.
– Есть хочу и пить.
– Не могла сразу сказать?
– Не могла.
– Тогда жди. Я же сказал про кнопку, забыла, что ли?
– Забыла.
Он смерил меня очередным тяжелым взглядом – с головы до ног – и ушел, не забыв тщательно закрыть дверь. Я услышала двойной поворот ключа в замке и втянула, как черепаха, голову в плечи. Этот звук почему-то подействовал мне на нервы.
Коротышка вскоре вернулся с железным подносом в руках, на котором стояла тарелка с кашей и стакан с крепким чаем.
– Это что?
– Манка.
Я чуть не сплюнула.
– Терпеть не могу манку! С детства. Я не буду ее есть.
Мой охранник равнодушно пожал плечами.
– Не ешь, мне-то что? Хочешь голодать – голодай. Дело твое.
Я задумалась: похоже, дело мое – дрянь, и что будет дальше – я не знаю. Не бросаться же с кулаками на этого крепыша: силы у нас явно неравные, он легко отпихнет меня, как перышко.
– Ну что? Так будешь есть или нет?
Я отрицательно качнула головой. Он хмыкнул и повернулся ко мне спиной.
– Эй! Чай-то оставь.
– Это уже лучше. Значит, голодовка отменяется. Вам, барышня, я бы все-таки настоятельно посоветовал поесть. А то вдруг у вас головка закружится, равновесие потеряете, не ровен час, и шмякнетесь головушкой своей об угол раковины. Подумайте об этом.
– Какая трогательная забота о моем здоровье! Может быть, вы все-таки скажете: куда мы плывем и зачем?
– Не скажу…
У меня возникает огромное желание – вырвать поднос из его рук и швырнуть прямо в лицо этому прохиндею с бегающими глазками. С трудом, но все же я сдерживаюсь, понимая, что ничего у меня не выйдет.
Я ставлю стакан с чаем на маленький столик и отпиваю глоток. Чай несладкий и к тому же отдает чем- то кислым. Может быть, меня хотят отравить? Тогда уж проще выкинуть меня за борт – хлопот намного меньше. Пить эту бурду мне не хочется, но жажда оказывается сильнее, я делаю еще один глоток и отставляю стакан в сторону. Интересно, куда мы плывем и что ждет меня в конце? Этот идиот, ясен пень, ничего мне не скажет. Ему дали такое указание: игнорировать все мои расспросы, поэтому мне придется оставить свои попытки разговорить его. Взломать дверь я тоже не сумею… О том, чтобы оттолкнуть или повалить на пол моего тюремщика и убежать, даже думать смешно. Придется мне смириться со своей участью и ждать… Но как долго?..
Я ложусь на топчан и закрываю глаза. Меня подташнивает – то ли от голода, то ли от волнения и от всей этой безысходности. Я проваливаюсь в тяжелую дрему. Уснуть по-настоящему не могу, меня все время качает, и, когда я открываю глаза, все перед ними расплывается, как в знойный летний день. Я не сразу понимаю, что заболела, что у меня поднялась температура. Меня дико знобит, я с трудом натягиваю на голову темно-синее солдатское одеяло, стуча зубами. Мне кажется, что этот стук отдается у меня в голове, как будто там марширует целый взвод солдат. Мне уже ничего не хочется: ни пить, ни есть, меня охватывает какое-то странное безразличие ко всему на свете, и я думаю: хорошо, что Геня не видит, как я, больная, валяюсь на этом топчане под грязным одеялом! Через какое-то время, как сквозь туман, я различаю лицо господина Никто – озабоченное, хмурое; он с кем-то переговаривается, но его собеседника я не вижу. И голос его мне тоже незнаком. Меня приподнимают и насильно вливают в горло какую-то темную, отвратительную на вкус жидкость. Я отплевываюсь, содержимое кружки выплескивается прямо на одеяло. Коротышка поднимает руку, словно собираясь меня ударить, но рука его застывает в воздухе, а я плачу, слезы градом катятся по моим щекам; в голове что-то противно стреляет; мне душно, жарко.
Мой тюремщик хмурится и трясет меня за плечи.
– Пей! – рычит он.
Я мотаю головой. Но кто-то приходит ему на подмогу – высокий человек лет пятидесяти, и в меня насильно вливают это пойло. И я снова отрубаюсь…
Проснулась я от звука капающей в раковину воды. Приподняв голову с подушки, я тут же уронила ее
