пронзительный писк и бросилась из комнаты, но Катя зацепилась ногой за дорожную сумку, и в следующее мгновение и она сама, и содержимое этой сумки оказались на полу. Тут же забывшая о состязании Гуля испуганно замерла и покачала головой.
– Вот теперь собирай, – строго сказала она, осуждающе сдвинув брови.
– Сама собирай, – ответила Катя, потирая ушибленный локоть. – Это твоей мамы вещи.
– Моей мамы вещи все у нас в комнате, а это не знаю, чья сумка.
– Это другой мамы. Которая сегодня приехала.
В голове у Гули мелькнуло быстрое тревожное недоумение, но, заметив на полу маленькое таджикское платье, она немедленно отвлеклась.
– А это чье?
Она присела на корточки и погладила рукой многоцветный яркий узор. Платье было детское, однако никакой девочки, которой оно могло принадлежать, у приехавшей тети не было.
На веранде, куда Катя и Гуля через несколько минут прибежали показать платье, Мархамат раскрывала секреты таджикской кухни.
– Вот это и есть хушан, – говорила она, показывая Томке и Вале слепленный ею то ли пирожок, то ли большой пельмень. – Только мы его не варим, а жарим. И потом надо на пять минут положить его на кайлу, чтобы пропитался соком.
– А кайла что такое? – заинтересованно спросила Томка.
– Сейчас будем делать, – улыбнулась ей Мархамат. – Для нее нужны овощи, специи, чеснок и сметана. Можно еще мясо добавить.
– Мама! – закричала Гуля, вбегая в цветастом платьице на веранду. – Смотри, мама!
На ее оклик одновременно обернулись и Валя, и Мархамат. Гуля начала кружиться. Катя со счастливой и немного ревнивой улыбкой следила за ней, остановившись на пороге.
– Смотри, какое красивое! Откуда оно?
Валя ответила не сразу. Глаза ее наполнились слезами, она присела перед Гулбахор и, наконец, нашла в себе силы сказать правду.
– Это твоя мама привезла.
Гуля остановилась, удивленно глядя на Валю. Та никогда еще не говорила о себе так странно.
– Ты же никуда не ездила, – настороженно склонила голову Гулбахор.
– Понимаешь, – срывающимся голосом заговорила Валя. – У всех детей бывает мама…
– Конечно, бывает, – серьезно кивнула Гуля.
– Ну вот… А у тебя целых две… Это же хорошо, правда? Две мамы лучше одной.
– А почему ты тогда плачешь? – с подозрением спросила Катя, подходя к ним.
– Потому что у меня всего одна мама, – улыбнулась Валя сквозь слезы.
– И у меня одна, – пожала плечами Катя. – Но я же не плачу.
– Ты молодец, – засмеялась Валя. – Ты совсем не такая плакса, как я.
– Конечно, – кивнула Катя. – Только я тоже такое платье хочу.
Валя обернулась и посмотрела на Мархамат, а девочки, не в силах долго стоять на месте, тут же сорвались и убежали во двор, откуда уже в следующую секунду долетели их крики:
– Я в нем в школу пойду!
– Нет, я!
– Нет, я!
Тетерин появился в доме как нельзя более вовремя. Даже если бы он специально рассчитывал свой приезд для того, чтобы сообщить всем торжественную новость, ему вряд ли удалось бы выбрать момент лучше. Холодная водочка в бутылке поблескивала сквозь запотевшее стекло, малосольная сельдь томилась под своей нежной свекольной шубой, хрустящие огурчики соперничали в своей притягательности с тонко нарезанным ароматным салом, щеки собравшихся за столом горели предвкушением, взгляды их ласкали запеченную в новой плите курицу, а слух был обращен к Степану, который стоял с рюмкой в руке и готовился произнести тост.
Вот в этот момент и вошел Тетерин.
Под мышкой он держал свой потрепанный портфель и, несмотря на чрезвычайно важные новости, которые он собирался сообщить, вид имел малозначительный. Во всяком случае, все остальные были в гораздо более приподнятом настроении.
– А вы что, уже знаете? – удивленно спросил Тетерин, оглядывая праздничный стол. – От Михаила Семеновича звонили?
– Нет, – ответил за всех Степан, который по-прежнему держал в руке полную рюмку. – А должны были?
– Ну, вообще-то, да, – почему-то смущаясь, сказал Тетерин. – Он квартиры нам возвращает… А Мирзоевым – деньги.
После этих слов на веранде воцарилась такая тишина, что все отчетливо услышали, как у Томки от съеденной черешни вдруг буркнуло в животе.
– Ой, – сказала она, и было не совсем понятно – к чему относится это «ой».
Первой в себя пришла Женька. Во-первых, она верила в людей, во-вторых, она верила в чудо, и, в- третьих, она любила своего отца.
– Папка! – закричала она, вскакивая из-за стола. – Ты – чемпион!
Потом было уже непонятно – кто и что говорил. Женщины смеялись и плакали, мужчины обнимались и хлопали друг друга по плечам, дети прыгали и визжали, не зная, почему они прыгают и визжат, но уловив общее настроение, в котором возможно было даже опрокинуть на скатерть коробку с томатным соком, и никто за это не наругал. Тетерин перекрикивал весь этот гам, сбивчиво рассказывая про свой разговор с Михаилом Семеновичем. Ему не верили, переспрашивали, просили объяснить еще раз, и он начинал снова и снова.
– Надо же! И среди них ведь бывают люди! – говорил Иван Александрович, но его не слушали.
Галина Семеновна вытирала томатный сок, Степан звенел рюмками, женщины пытались наперебой объяснить Мархамат все, что произошло, но она их не понимала, чувствуя, впрочем, что случилось очень хорошее, и потому радостно кивала головой. Потом все знакомили Мархамат с Тетериным, потом снова пили, а Галине Семеновне пришлось несколько раз подогревать курицу, потому что все могли только пить и кричать, а закусывать никому не хотелось.
После того как немного угомонились и все же уселись за стол, разговоры потекли в других направлениях. Муродали строил планы на покупку жилья. Степан с Томкой обсуждали ремонт, поскольку у них теперь были лишние деньги, а квартира стояла совершенно пустая. Катя и Гуля приставали к бабушке, чтобы она разрешила им остаться на целое лето, а лучше даже на осень, и тогда они смогут пойти в школу прямо тут, на Озерной, причем в один класс. И только Тетерины не участвовали в этом общем несвязанном, но очень счастливом хоре. Их просто не было за столом.
– А ты можешь не называть меня по фамилии? – попросил Тетерин Марию, когда они, никем не замеченные, оказались в бане – единственном месте, которое никого, кроме них, сейчас не интересовало.
– Могу, – шепнула она. – А что, тебя это раздражает?
– Да не то чтобы сильно, – ответил он, увлекая ее за собой в прохладную темноту парилки.
Юрка встретился с Дашей на вокзале. Когда она ему сказала по телефону, что будет ждать его там, у него упало сердце. Он решил, что она уже уезжает. Однако Даша пока просто покупала билет. Что, впрочем, не отменяло ее отъезда.
Вечерний вокзал встретил Юрку гулкой пустотой залов. Поднявшись по выщербленным ступеням, он подошел к огромной карте России, расчерченной красными нитями железнодорожных маршрутов. Город, где оставался Юрка и откуда уезжала Даша и где Юрке предстояло пережить печаль, связанную с ее отъездом, находился от Москвы на таком расстоянии, что ему пришлось довольно сильно повернуть голову влево. Помедлив еще секунду у карты, Юрка пошел в сторону касс дальнего следования. Даша уже купила билет и ждала его у газетного киоска. Он подошел к ней и молча протянул коробку с камерой.
– Сдурел, что ли? Она же дорогая. Ты где деньги взял?
– Заработал. Бери. Я хочу, чтобы у тебя хоть что-то на память осталось.
