XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

очень серьезной, она забирала все наше время. И особенно я это почувствовал, когда мы переехали в Челябинск-70.

— Все-таки до конца не совсем ясно, почему произошло разделение ядерных центров?

— О причинах разделения можно только догадываться. Назывались стратегические соображения: два — не один, и подальше от опасных западных границ. Но, думается, причина более прозаична: создавался конкурент, чтобы 'старый кот не дремал'. Собственно говоря, такое было не внове. Во всех сложных производствах стремились исключить монополизм, будь то авиация, ракетостроение, или морской флот.

— Я слышал и иное…

— В 'Воспоминаниях' А.Д. Сахарова не нашлось места, чтобы оценить творческие достижения нашего института, но, тем не менее, там есть такие слова: 'Сложные взаимоотношения со вторым 'объектом' во многом определили наш 'быт' в последующие годы… Министерство (особенно при преемниках А.П. Завенягина) явно протежировало второму 'объекту'. Вероятно, далеко не случайно там была гораздо меньшая еврейская прослойка в руководстве… Министерские работники между собой называли второй 'объект' 'Египет', имея в виду, что наш 'Израиль', а нашу столовую для научных работников и начальства ('генералку') — 'Синагогой'… Единственное, что могу сказать — о такой 'терминологии' мы узнали из книги Сахарова… В общем, две трети сотрудников оставалось в Арзамасе, а мы уехали на Урал. Там образовался очень молодой центр, Щелкину было всего около сорока, а большинству из нас не было и тридцати.

— Разделение проходило болезненно?

— Борьба, конечно, шла. Поначалу я работал в группе Зельдовича, а не у Сахарова, который занимался водородной бомбой. Как-то сразу определилось, что на Урал едет Забабахин, и он очень хотел, чтобы и я уехал с ним. У меня же были большие сомнения… Но однажды Зельдович сказал мне: Андрей Дмитриевич Сахаров считает, что я должен ехать. Было обидно, мол, не нужен здесь… Это и сыграло решающую роль — я уехал на Урал.

— Конкуренция сказалась быстро?

— Как ни удивительно, практически сразу же она 'заработала'! В 1955 году была испытана первая водородная бомба нового образца. Она рождалась в Арзамасе-16, но при непосредственном участии многих из тех, кто уехал на Урал. Людям, знакомым с техникой, должно быть особенно понятно, что существует значительная разница между первым испытательным образцом и серией. В 1957 году была испытана первая водородная бомба которая была передана на вооружение Советской Армии И сделана она была не в Арзамасе-16, а в Челябинске-70! Кстати группа челябинских ученых (и ваш покорный слуга в их числе) была награждена на эту работу Ленинской премией.

МЫСЛИ ВСЛУХ: 'Стратегическое оружие в виде ракет — наземных, морских, крылатых — и авиационных бомб направлено, как правило, на города. Одна американская подводная лодка типа 'Огайо'' имеет на борту 192 боевых блока с водородными зарядами. Залп атомной субмарины способен уничтожить любое государство, убить десятки миллионов людей за считанные минуты, притом без разбора — стариков и младенцев мужчин и женщин. Даже наши необразованные предки были куда б олее гуманны когда с топорами и дубинками решали свои 'междоусобицы' в чистом поле, оберегая женщин, стариков детей. Мы же сегодня, все без исключения, — потенциальные заложники чьих-то политических амбиций и навязчивых идей о переустройстве мира'.

— А особенно острый период конкуренции двух ядерных центров к какому периоду времени относится ^?

— Пожалуй, к началу шестидесятых… В Арзамасе-16 при поддержке самого Хрущева начала быстро развиваться идея о 'супербомбах'. Чуть позже она воплотилась в испытания на Новой Земле самой большой в истории бомбы — ее макеты выставлены в музеях обоих ядерных центров… Постепенно и мы втянулись в эпопею с большими бомбами, хотя и не понимали их военной ценности. Проведя серию испытаний, Урал в очередной раз обошел 'конкурента', по крайней мере с точки зрения внедрения в серию, поскольку нами осуществлялась жесткая привязка к носителю. Но все-таки главное достижение центра на Урале, на мой взгляд, 'в миниатюризации изделий'

Наш первый научный руководитель К.И. Щелкин был горячим сторонником малых зарядов. Он говорил: 'Разве для такого большого города, как Москва, недостаточно 20 или 50 килотонн, чтобы деморализовать население, подавить связь управление? Преимущество небольших зарядов огромно Их при необходимости мы сделаем вместе с ракетой в Каслях' Хочу напомнить, что в ту пору ядерных зарядов и ракет к ним насчитывалось не сотни и не тысячи, они считались поштучно, угроза же войны, в том числе и массово-ядерной, была вполне реальной — вспомним хотя бы Карибский кризис

Именно в Челябинске-70 ранее и независимо от американских стратегов закладывались основы для разделяющихся головных частей — группа зарядов, располагавшихся на одной ракете-носителе. Недалеко от нас в Миассе находилось 'хозяйство' академика В.П. Макеева. В его КБ были созданы великолепные морские ракеты, в том числе и для атомных ударных лодок. Ядерное оснащение морских ракет практически полностью состояло из нашей продукции..

Так что подводя итоги 'конкуренции' двух ядерных центров, могу только сказать, что в 70-е годы общее количество зарядов, имеющихся на вооружении армии, более чем на две трети были челябинскими. А работало у нас втрое меньше специалистов, чем в Арзамасе-16.

— Мне кажется, что 'дух' конкуренции в вас живет до сих пор. Но вы пока не расск азали об иллюзиях?

Конечно через некоторое время появилось сомнение: а то ли мы делаем? Первым толчком для меня послужило некоторое насыщение…

— Что вы имеете в виду?

— Гоним мы испытания, очень тяжелые… Десятки испытании в год… Непрерывно работают заводы… И невольно задаешь себе вопрос: а для чего это все делается? И нет ответа… Я написал министру Славскому письмо, в котором я доказывал, что мы ведем игру и что выигрыша в ней нет, а потому я предлагаю прекратить испытания в одностороннем порядке, и это даст большой политический выигрыш Советскому Союзу. А с точки зрения техники, мы ничего не потеряем, так как новые испытания практически ничего нового нам для создания оружия не дают.

— И в каком году это было?

— В 1977… Ефим Павлович воспринял это письмо с пониманием. Более того, он сразу же захотел со мной встретиться. А мы с женой путешествовали по Енисею на пароходе. Вдруг капитан вызывает меня к себе в капитанскую рубку, где и сообщает, что меня 'потеряли' и ищут по всей стране. Все КГБ включилось, и меня нашли на этом пароходе. Капитан говорит, мол, надо сходить на берег и лететь в Москву к Славскому Но мне не хотелось этого делать, и я попросил сделать мне лишь одну поблажку: мол, приказ я получил в то время когда пароход уже шел по Енисею. Ну а если уж совсем острая необходимость, то я полечу в Москву из Норильска. Но никто меня больше не беспокоил, и я спокойно вернулся в Челябинск-70 а уж оттуда полетел к министру. Разговор у нас с ним состоялся обстоятельный, он во многом разделял мою позицию. Во время этой встречи я попросился отпустить меня в Москву где в университете учились дети, да и доказал, что особой необходимости во мне в Челябинске-70 уже не было.

— Вы работали тогда заместителем Забабахина?

— Да, первым заместителем научного руководителя…

— И вас сразу отпустил Славский?

— В общем, да.

— А у вас не было ощущения, что повторяете 'путь Сахарова'?

— Нет. Так можно говорить с большой натяжкой. Да и Славский поставил одно условие — оставаться в системе Минсредмаша. И посоветовал идти мне в Институт имени Курчатова. Так оно и случилось. Но одновременно у академика Басова в Физическом институте мне предложили заниматься разными термоядерными 'штучками', то есть мирным применением термоядерной энергии… Впрочем, поначалу 'побросало' меня в Москве — даже попытались делать меня заместителем Басова по обществу 'Знание'. Но