подумал, что Мирабель решила украсить себя в честь Ани, но, когда она прижала его руки к своей плоти, он понял, что все было наоборот: Ани украшала ее.
— Лиф, — подсказала Мирабель.
Джилли потянулся к ее спине; Мирабель опустилась перед ним на колени, прижалась к нему бедрами, как страстная любовница. Расшнурованный лиф платья упал ему на руки; она стряхнула его с плеч, обнажая белую плоть, испещренную черными перышками — крошечными, похожими на чешуйки. Джилли судорожно вздохнул, отдергивая руки. Она схватила их и прижала к груди, а потом навалилась на него. Джилли застонал.
— Ты любишь меня, Джилли.
— Да. — С его губ сорвались ее слова. Собственные слова Джилли утонули в покачивающихся движениях ее тела.
Джилли принялся мысленно шептать молитвы, хотя единственным из присутствующих богов была Ани. Зубы Мирабель вгрызались в ранки, оставленные клешнями крабов на причале, из них снова начинала сочиться кровь. Ногти вонзались в глубокие следы от кулаков Януса, терзали ободранные запястья. Мирабель коснулась языком раны на голове Джилли, принялась зализывать ее, пока кровь не остановилась, потом кусать, заставляя кровоточить снова. Все молитвы Джилли растворились в одной сокровенной: «Маледикт».
Маледикт метался по комнате, испытывая беспричинное беспокойство. Теперь у него было небо, видимое сквозь высокие окна, и все же… меч пульсировал в его руках, ища крови.
Стук в дверь заставил его резко повернуться с обнаженным клинком в руке.
— Сэр, я принесла вам ужин. — Голос девушки, хоть и звенящий напряжением, был ему знаком.
Маледикт отворил дверь. Гвардейцы отступили за пределы досягаемости его меча, слишком осторожные, чтобы дать ему использовать горничную для отвлечения внимания. Один из гвардейцев сказал:
— Мисс, вы уверены, что хотите войти к нему?
— Он мой хозяин, — ответила девушка. — Я принесла еду с его стола — то, что оставалось. А он наверняка проголодался.
Второй гвардеец пожал плечами.
— Вы рискуете своей шеей.
— Можно мне войти? — спросила Ливия. — Вы уже осмотрели меня с ног до головы, заглянули в миски. Вы же знаете, что мне нечем ему помочь. — Ливия половчее перехватила тяжелый поднос, гвардеец кивком пропустил ее и запер за ней дверь.
Маледикт смотрел на Ливию, на ее рыжие волосы, шарфом ниспадающие на мокрый плащ. Он поднял меч и, взмахнув им, в последний миг остановил лезвие у самой шеи девушки.
Ливия сдавленно вскрикнула, не в силах сдвинуться с места от страха. Длинный, обвязанный тесьмой хвост скользнул на пол, срезанный. Маледикт поднял его.
— Раздевайся, — скомандовал он. — И не вздумай кричать. Я не собираюсь причинять тебе вред, но мне нужно найти Джилли.
Ее кожа побелела, как мрамор, рот беззвучно открывался и закрывался. Маледикт прочел слово по губам Ливии.
— Джилли?
Из-за холодной ярости, из-за голода, в груди поднималось что-то теплое, как свежеиспеченный хлеб; гнев унялся и почти сразу же вновь вспыхнул. Маледикт понял: Ливия неспроста помертвела, она что-то знает.
Девушка облизнула пересохшие губы.
— Если голос к тебе не вернется сам, мне придется вернуть его с помощью меча, — предупредил Маледикт.
— Вы должны помочь ему. Мирабель его убьет.
Маледикт схватил Ливию за шею, ощутив злорадное удовлетворение от ее дрожи, и распустил завязки на плаще.
— Раздевайся, — повторил он.
— Они никогда не поверят… — попыталась возразить девушка, на ощупь расшнуровывая лиф и выбираясь из юбок.
— Пусть поверят на одно лишь мгновение. Видение, навеянное ожиданием. Впрочем, не обращай внимания, — проговорил он, натягивая юбку поверх панталон. Девушка удивленно заморгала, когда пуговицы на нем застегнулись. — Лиф. И плащ.
— Если вы берете мой плащ, не пойму, зачем вам…
— Потому что плащ на штанах смотрится в точности как плащ на штанах, а юбка — дело совсем другое. Хоть я безмерно рад, что ты наконец обрела голос, я бы предпочел, чтобы ты опять помолчала.
Она стояла, раздетая до нижней рубашки, дрожа от холода в выстуженной комнате.
— Возьми мой халат, — велел Маледикт, махнув на кровать, где лежало тяжелое одеяние из клетчатой ткани. — Надень.
Схватив халат, Ливия тотчас надела его, трясущимися руками завязала пояс. Маледикт подавил готовую вырваться ярость и, не желая рисковать вблизи гвардейцев, сказал с приглушенным нетерпением:
— Ради богов, не подчеркивай ты свою тонкую талию. У тебя что, совсем мозгов нет? Завяжи на бедрах. Повернись. Встань у окна.
Ливия подчинилась, явно неохотно повернувшись к нему спиной. Маледикт зарычал. Ее волосы, неровно обрубленные мечом, ярко пламенели в темной комнате. Он бросил взгляд на давно потухший и вычищенный камин, потом на масляные лампы.
— Джилли, — повторила она. — Вы должны отправиться к нему.
— Именно это я и пытаюсь сделать. Или ты предлагаешь мне напасть на гвардейцев в коридоре и провозиться в крови до самого рассвета? Джилли успеет остыть, пока я прорублю себе путь на свободу.
Маледикт затушил лампу, снял стеклянный абажур, коснулся копоти: пальцы стали черными. Он подтолкнул Ливию к окну и принялся натирать ей волосы копотью. Ливия схватилась за раму дрожащими руками, прижалась к ней, словно боясь, что Маледикт столкнет ее на мостовую.
Он задул вторую лампу, погружая комнату в полумрак, и размазал по рыжим волосам остатки копоти. Потом отступил, оглядывая свое творение.
— Неубедительно. Встань прямо. Словно ты так напугана, что позвоночник превратился в сосульку.
Ливия напряглась. Пальцы на раме побелели.
— Уже лучше, — одобрил Маледикт. — Пару уроков хороших манер — и ты вполне сойдешь за леди… О боже мой! — Не хватало одной вещи, последней составляющей, чтобы убедить гвардейцев хотя бы на миг. Все-таки камин сослужит свою службу. Маледикт вытащил кочергу со скрежетом, от которого Ливия в очередной раз содрогнулась. — Держи.
Она стиснула кочергу.
— Как меч, Ливия! Как меч!
Маледикт швырнул еду в очаг и накинул на лицо капюшон, теперь видны были лишь рыжее пламя волос и край пышной юбки.
Подняв меч за лезвие, юноша перехватил его под гардой и наклонил так, что тот уместился у него под мышкой и доходил всего лишь до середины бедра. Взяв в руки поднос, Маледикт прикрыл им торчавшую гарду и постучал в дверь.
Гвардеец осторожно отворил ее, скользнув взглядом по подносу, волосам, плащу; глаза его загорелись при виде стоящей у окна фигуры. Маледикт шагнул к нему и ловко перерезал глотку.
Эти гвардейцы не были простаками из Особого отряда Эхо, что явились к нему на дом для ареста. Второй гвардеец держался вне досягаемости и даже обернулся, собираясь позвать на помощь. Маледикт отбросил поднос и ударил его кулаком в горло; когда гвардеец зашатался от удара, юноша взмахнул клинком
