пальцы. Мертвец повалился лицом вниз, ему на колени.
Курне открыл дверцу и сказал:
— Выходите!
Юи и Лорен выскочили из фиакра и помчались прочь.
Кучер ничего не заметил.
Курне выждал, пока беглецы скрылись из виду, затем дернул звонок, приказал кучеру остановиться, не торопясь вышел из фиакра, закрыл за собой дверцу, преспокойно вынул из кошелька сорок су, отдал их кучеру, не слезавшему с козел, и сказал: «Поезжайте дальше».
Курне пошел по парижским улицам. На площади Виктуар он встретил своего друга, бывшего члена Учредительного собрания Исидора Бювинье, полтора месяца назад освобожденного из тюрьмы Маделонет, где он отбывал наказание по делу «Солидарите Репюбликен». Бювинье был одним из самых выдающихся членов крайней левой. Светловолосый, наголо остриженный, со строгим взглядом, он напоминал английских «круглоголовых»; в нем было больше сходства с пуританами Кромвеля, чем с монтаньярами Дантона. Курне рассказал ему о том, что произошло, о жестокой крайности, принудившей его действовать.
Бювинье покачал головой и сказал:
— Ты убил человека.
В «Марии Тюдор» я в сходной ситуации вложил в уста Фабиани реплику:
— Нет, еврея.
Курне, по всей вероятности не читавший «Марии Тюдор», ответил:
— Нет, шпиона, — и прибавил: — Я убил шпиона, чтобы спасти трех человек, в том числе — себя.
Курне был прав. Борьба была в самом разгаре, его везли на расстрел, арестовавший его шпион был в сущности наемный убийца, здесь несомненно была налицо законная самозащита. Прибавлю от себя, что негодяй, шпионивший в пользу полиции, а перед народом корчивший из себя демократа, был дважды изменник. И, наконец, шпион был пособником переворота, а Курне боролся за правое дело.
— Тебе нужно скрыться, — решил Бювинье, — поедем в Жювизи.
У Бювинье была небольшая усадьба в Жювизи, селении, расположенном по дороге в Корбейль. Его там знали и любили. Он в тот же вечер отвез туда Курне. Но не успели они дойти до усадьбы, как местные крестьяне сказали Бювинье: «Жандармы уже приходили арестовать вас и опять придут сегодня ночью». Пришлось возвратиться в Париж.
Курне был в такой опасности, как никогда; разыскиваемый, преследуемый, он скитался по Парижу. С величайшим трудом он скрывался там до 16 декабря. Ему никак не удавалось раздобыть паспорт. Наконец приятели, служившие в управлении Северной железной дороги, снабдили его особым удостоверением, в котором значилось:
«Пропустить г-на…, инспектора, следующего по делам службы».
Курне решил уехать на следующий день, утренним поездом, предполагая, вероятно не без основания, что за ночными поездами следят более тщательно.
Поезд отходил в восемь часов утра.
17 декабря, перед рассветом, под покровом густой тьмы, Курне, крадясь из переулка в переулок, пробрался к Северному вокзалу. Высокий рост легко мог выдать его, но он благополучно достиг цели. Кочегары посадили его к себе на тендер паровоза; поезд уже готов был тронуться. Курне поехал в одежде, которую не снимал со 2 декабря, при нем не было ни белья, ни чемодана, но была некоторая сумма денег.
В декабре светает поздно, а смеркается рано; это благоприятствует беглецам.
Поздно вечером Курне без всяких осложнений доехал до границы. В Невэглизе, в Бельгии, он счел себя в безопасности; у него спросили документы; он потребовал, чтобы его отвели к бургомистру, и заявил ему:
— Я — политический эмигрант.
Бургомистр, бельгиец, но тем не менее бонапартист (существует и такая разновидность), просто- напросто приказал жандармам доставить Курне обратно на границу и сдать его с рук на руки французским властям.
Курне решил, что он погиб.
Бельгийские жандармы доставили его в Армантьер. Если бы они привели его к мэру, для Курне все было бы кончено; но они отправились с ним к таможенному инспектору.
Тут Курне начал надеяться.
Он с гордым видом подошел к инспектору и взял его за руку.
Бельгийские жандармы все еще не отставали от него ни на шаг.
— Черт возьми, сударь, — сказал Курне таможеннику, — вы таможенный инспектор, я — железнодорожный. Какого дьявола мы, два инспектора, будем делать неприятности друг другу! Эти простачки-бельгийцы всполошились, уж не знаю почему, и отправили меня к вам с жандармами. Меня послало сюда правление Северной железной дороги с поручением осмотреть в этой местности один мост, устойчивость которого вызывает сомнения. Я прошу вас пропустить меня. Вот мое удостоверение.
Он протянул его таможенному инспектору. Тот прочитал бумагу, нашел ее в полной исправности и обратился к Курне со словами:
— Господин инспектор, вы свободны.
Курне, избавленный французскими властями от бельгийских жандармов, помчался на станцию железной дороги. Там у него были друзья.
— Скорей, — сказал он им, — сейчас ночь, но все равно, это даже лучше. Найдите мне какого-нибудь бывшего контрабандиста, чтобы перевести меня через границу.
Ему привели юношу лет восемнадцати, белокурого, румяного, свеженького валлонца, говорившего по-французски.
— Как вас зовут? — спросил Курне.
— Анри.
— Вы похожи на девушку.
— Но я мужчина.
— Вы беретесь провести меня?
— Да.
— Вы были контрабандистом?
— Я и сейчас контрабандист.
— Вы знаете дороги?
— Нет. На что мне дороги?
— Что же вы знаете?
— Я знаю лазейки.
— По пути — два таможенных кордона.
— Это мне известно.
— Вы проведете меня сквозь них?
— Разумеется.
— Разве вы не боитесь таможенной стражи?
— Я боюсь собак.
— В таком случае, — сказал Курне, — мы возьмем с собой палки.
Действительно, они вооружились толстыми дубинками. Курне дал Анри пятьдесят франков и обещал уплатить еще столько же, когда они минуют второй кордон.
— Значит, это будет в четыре часа утра, — сказал Анри.
Было около полуночи.
Они двинулись в путь.
То, что Анри называл «лазейками», всякий другой назвал бы препятствиями. Крутые откосы сменялись оврагами. Недавно шел дождь, и во всех впадинах стояла вода.
По этому запутанному лабиринту змеилась почти непроходимая тропа, местами заросшая колючим
