Тенирса и Калло. И вдобавок ко всему всю ночь — оглушительная музыка рожков. Из моего окна я прочел такую афишу:
Моя книга подвигается. Я ею доволен. Я прочел друзьям несколько страниц, они произвели большое впечатление. Думаю, что это будет чувствительным воздаянием разума грубой силе. Чернильница против пушек. Чернильница сокрушит пушки.
Я чувствую себя здесь всеобщим любимцем. Бургомистр и городские старшины оказывают мне всевозможные любезности. Я готов поверить, что в какой-то мере я управляю городом. Правда, бельгийцы очаровательны. Они говорят, что терпеть не могут французов, но на самом деле они их глубоко уважают. А сам я очень люблю этих славных бельгийцев.
Дорогая моя дочурка, играй время от времени мою любимую арию «Brama», пусть она напоминает тебе обо мне. Скажи твоей милой матери, чтобы она написала мне длинное письмо, и подай ей пример. Пусть Виктор сделает то же самое, а ты, моя горячо любимая, шли мне побольше длинных писем от всех и прежде всего от себя. Я изголодался по вашим письмам и мечтаю расцеловать вас.
Нежный привет Огюсту и Мерису. Отдала ли ты Мерису большой рисунок, который висит над китайской шкатулкой с круглой крышкой и изображает два замка?
На сей раз г-н Кост, отправляясь отсюда, поступает, пожалуй, не слишком осторожно. Он передаст тебе, милый друг, с этим письмом целую груду других. Скажи Виктору и Адели, что и они скоро дождутся писем. Ведь они знают, что я всегда расплачиваюсь со своими долгами. Шарль напишет тебе с ближайшей оказией (самой ближайшей). Сегодня я посылаю лишь несколько строк. Это маловато для письма и многовато для привета. Прими их, улыбнувшись своей кроткой улыбкой.
Спасибо за присланные фельетоны. Они доставили большое удовольствие и мне и Шарлю. Шарль сообщит тебе все подробности нашей брюссельской жизни. Я с головой ушел в свою книгу. Завтра, в пятницу, все мы — Жирарден, Дюма, Шарль и я — обедаем с одним местным издателем, г-ном Мюкардтом. Издатель этот собирается мне сделать
Я дал ему письмо к рабочему по имени Демулен (это друг Пьера Леру), который задумал основать в Лондоне французскую типографию и просит моей помощи.
Ты видишь, что все дела хоть и медленно, а подвигаются. Отнесемся терпимо к этой медлительности. Лишь то для меня нестерпимо, милый друг, что ты
Я получил ваши четыре странички и тут же пишу вам несколько слов. Ваше письмо застало меня за работой над историей этого человека, которую я пишу для Франции и для потомства (надеюсь, что ради них стоит потрудиться). Да полно, человек ли это?
Я прерываю письмо, чтобы пожать вашу руку. Если бы вы знали, какое счастье испытывает изгнанник, — ведь в изгнании всегда как-то мрачно вокруг, — когда его озарит своим лучом такой прекрасный, возвышенный ум, как ваш. Вы говорите о моем будущем, говорите в таких выражениях, что мне кажется, будто оно у меня в руках, и мне этого довольно. О, если бы со мной была моя жена, и двое других моих детей, и несколько друзей, к которым принадлежите вы, дорогой Жанен, и клочок синего неба, et paulum vylvae super bis foris, [238] я ничего бы не желал больше, ни о чем бы не сожалел! Как! Даже о Франции? Увы, разве существует ныне Франция? Где она, моя родина? Боже мой, покажите мне ее! Нет для меня родины там, где нет свободы. Вы все же правы, дорогой друг, что не жалеете меня. В момент торжества тупого насилия над свободой, в момент вытеснения разума грубой силой я был избран среди множества людей, и лучших, чем я, чтобы представительствовать от разума, — избран не Бонапартом, жалким глупцом, не ведающим, что он творит, а провидением, которому я благодарен за это. Какая безмерная честь для меня! Завидуйте же мне все, я ваш представитель!
Я не хочу, чтобы ваш друг покинул Брюссель, не захватив для вас этих слов привета. Он расскажет вам, что застал меня за столом у открытого окна, выходящего на площадь, где были обезглавлены Эгмонт и де Горн, что прямо против этого окна тот самый балкон старой городской ратуши, где не раз, облокотившись на перила, стоял герцог Альба, чья мерзкая душа, быть может, ожила в Луи Бонапарте; он расскажет вам, как восхитило меня ваше письмо. Я с жадностью читаю ваши прелестные поэмы, печатающиеся по понедельникам. Вы импровизируете так, как иные высекают из мрамора. Ваш стиль — наслаждение для моего ума. До скорого свидания, наперекор всему, До долгого свидания. Горячо жму вашу смелую руку, которая держит смелое перо.
Tuus [239]
Милый друг, Шарль объяснит тебе, почему мы спешим отослать письмо. Но если я и пишу кратко, зато часто, к тому же ты знаешь, как много я работаю. По совести говоря, на мои строчки ты должна отвечать страницами.
Я хотел бы иметь возможность написать большое письмо, мне надо сказать тебе очень многое. На днях ко мне явился с визитом один царедворец, некогда мой друг, а ныне друг Луи Бонапарта. Он был проездом в Брюсселе и, по его словам, не хотел упустить случая пожать мне руку. Он сказал: «Луи Бонапарт крайне удручен, что
Этот достойный человек в ближайшие дни станет сенатором. Он едва унес от меня ноги.
Дорогой друг, я кончаю эту записку. Пришел Этцель, сейчас полночь. Он уезжает завтра в шесть утра. Я все же рассчитывал, что успею заполнить вторую страничку, но пришлось отказаться от этого. Шлю самый нежный привет тебе, Адели, Виктору и всем нашим друзьям в Консьержери. За это вы все должны написать мне по длинному письму.
