Дорогие соотечественники великой европейской родины!
Ваш мужественный единомышленник Харни передал мне сообщение, которое вы любезно послали мне от имени вашего комитета и митинга в Ньюкастле. Я благодарю вас и ваших друзей от своего имени, а также от имени моих товарищей по борьбе, ссылке и изгнанию.
Нельзя было себе представить, чтобы высылка из Джерси — это изгнание изгнанников — не вызвала общественного возмущения в Англии. Англичане — великая и благородная нация, в которой кипят все живые силы прогресса; она понимает, что свобода — это свет. А то, что совершено в Джерси, — порождение мрака; это нашествие тьмы; это атака деспотизма, напавшего с оружием в руках на старую свободную конституцию Великобритании; это государственный переворот, дерзко совершенный империей в самом сердце Англии. Приказ о высылке был выполнен 2 ноября; это анахронизм, он должен бы быть провозглашен 2 декабря.
Передайте, пожалуйста, моим друзьям в комитете и вашим друзьям по митингу, что мы были тронуты их благородным и энергичным выступлением. Подобные действия могут предостеречь и остановить тех из ваших правителей, кто в этот час готовится, быть может, нанести еще какой-нибудь удар старому достоинству Англии при помощи позорного Alien bill. [252]
Демонстрации, подобные вашей, подобные тем, которые только что имели место в Лондоне, и тем, что готовятся в Глазго, создают, скрепляют и упрочивают не такие бесплодные, фальшивые и гибельные союзы, как современный, осыпанный пеплом союз английского правительства с бонапартистской империей, но союз истинный, союз необходимый, вечный союз свободного народа Англии со свободным народом Франции.
Только что получил ваше благородное, милое письмо. Благодарю от всей души, от всего сердца. Я как раз читаю вашу превосходную, глубоко содержательную книгу «Птица», и восхищение мое возрастает с каждой ее страницей. Вы — истинный историк, ибо вы чутки ко всем дуновениям, — древние могилы вдохновляют вашу философию, а звезды — вашу поэзию.
То, что вы пишете о распятии, справедливо. В наши дни оно стало железным, и им, словно молотом, бьют по головам, чтобы убить свободную мысль. Я испытываю то же чувство, что и вы, я согласен с вами и по мере своих сил содействую великой борьбе, которую вы ведете против отжившей формы, против зловещего призрака. Однако — и вы не станете порицать меня за это — я не могу забыть, что истекающий кровью Христос был воплощением прогресса; я отнимаю его у священников, я снимаю мученика с распятия, я срываю Иисуса с креста, к которому его пригвоздило христианство. И тогда, обратясь к этому кресту, на котором ныне распинают человечество, я объявляю церкви войну; и я восклицаю вслед за Вольтером: «Раздавим гадину!», и я восклицаю вслед за Мишле: «Сокрушим врага!»
Что же касается слов «бог» или «полубог» в применении к человеку, то, дойдя до поэмы «Что говорят уста тьмы», вы, без сомнения, увидите и, конечно, поймете, даже не читая ее, в каком смысле я употребляю это слово.
Да, оба мы трудимся над общим делом, вы — своей прозой из пламени и бронзы, я — как умею. Меня, как и вас, увлекает ввысь могучее дыхание природы, и порою, когда появляется одна из ваших великолепных книг, мне чудится, будто вы проноситесь в вихре и буре.
Ваш друг
Поль Мерис обещает мне от вашего имени книгу «Религиозные войны». Спасибо за эту манну небесную в моей пустыне. Как только прочту, напишу вам.
Удовлетворить Мадзини не так просто, как вы думаете, и те двадцать строк, которым вы окажете честь своим переводом, нельзя написать необдуманно. К тому же мне кажется, что относительно некоторых пунктов нам было бы важно побеседовать лично. Я надеюсь, что в ближайшее время такая возможность представится. И посудите сами, не будет ли полезней для дела, если вопрос будет изучен нами глубже и положение вещей станет яснее в свете дальнейших событий.
Братски жму вам руку.
Благодарю вас, дорогой и глубокий мыслитель, ваше письмо взволновало меня и вызвало мое восхищение. Вы один из провидцев жизни человеческой. Вы один из тех, в ком живет человечность и с кем я чувствую себя связанным тесными узами братства.
Идеал — это реальность. Я живу, как и вы, с надеждой устремив свой взор на эту мечту.
Я делаю все, что могу, чтобы по мере сил помочь человечеству, этой толпе несчастных наших братьев, ощупью бредущих во мраке, и, сам прикованный к общей цепи, стараюсь помочь им, своим спутникам, как человек — своей деятельностью в настоящем и как поэт — своим творчеством в будущем.
Мое горячее сочувствие, с соблюдением должной меры, распространяется на все земные создания. Я вижу ваши горизонты и принимаю их, в надежде, что вы так же примете и мои. Будем вместе работать для светлого будущего. Создадим любовь всеобъемлющую!
В своих книгах «Бог» и «Конец Сатаны» — и вы это, конечно, знаете — я не забуду о женщине, я пойду дальше, еще дальше, за пределы земли. Оба эти произведения уже почти закончены, но я решил сделать некоторый перерыв между ними и книгою «Созерцания». Мне хотелось бы, если бог даст мне силы, увлечь толпу на горние высоты; однако я не скрываю от себя, что ей там трудно дышать. Поэтому-то я и хочу дать ей отдых, прежде чем предложить ей новое восхождение.
Увы! Сам я мало значу, но сердце мое полно глубокой любовью к свободе, то есть к человеку и к истине — то есть к богу.
В вас, как и во мне, горит эта двойная любовь; ею живет ваш высокий ум, и я счастлив пожать вам руку.
