пожимают одна другую в великой руке Франции».
И если все же «смерть на выставку допущена», если на ней фигурируют орудия войны, то это лишь последние остатки варварства, неизбежно обреченные на гибель.
«Караиб привозит кастет. Почему бы и не привезти его? Выставляете же вы свои чудовищные пушки», — саркастически обращается писатель к европейским правительствам, демонстрировавшим свою военную технику; этим сравнением с караибами — народом, являвшимся для писателей XIX века синонимом варварства, Гюго как бы исключает эти правительства из явлений цивилизации.
В глазах Гюго «встреча наций, подобная встрече 1867 года, — это великий мирный договор». Ибо «путь народов не зависит от пути правительств».
Писатель искренне верит в то, что человечество идет к миру. «Напрасно короли готовятся к войне… напомним им: будущее не в ненависти, а в согласии; это не гул орудий, а бег локомотива.
Люди начинают видеть все яснее: они понемногу теряют охоту убивать друг друга… неудержимый ветер грядущего несет нам мир. Что устоит перед этим ураганом братства и радости? Союз! Союз! — провозглашает бесконечность… Попробуйте-ка восстать против этой зеленой весны мира! Попробуйте победить революцию!»
Уничтожение войны должно стать делом народных масс, утверждает Гюго.
«Массы — сила; после Восемьдесят девятого года они стали также и волей. Отсюда всеобщее избирательное право. Что такое война? Это самоубийство масс. Поставьте же на голосование вопрос об этом самоубийстве!» Писатель призывает народные массы не «совершать преступления», а препятствовать тому «самоуправству, что именуется войной».
«Так больше активности, пусть никто не будет пассивным, в этом секрет цивилизации». «Распростертый труп, что устремляет в небо мертвый взор, явно обвиняет. Кого? Вас, меня, нас всех; не только того, кто совершал убийство, но и того, кто не помешал ему».
Гюго выражает горячую веру в то, что война будет побеждена, ибо она несовместима с прогрессом: «Наша планета, уменьшаясь благодаря железным дорогам и электрическим проводам, все более и более оказывается под властью идей мира. Пусть сопротивляются сколько угодно: настали другие времена. Старый режим борется впустую».
Печатаемые в настоящем издании избранные письма Гюго являются лишь частью его большого эпистолярного наследия, представляющего значительный интерес для более углубленного ознакомления с жизнью и творчеством писателя.
Письма В. Гюго своеобразно дополняют его публицистические произведения, образуя тот историко- биографический фон, на котором особенно отчетливо воспринимается сложный путь писателя — от юношеского возраста до «демократических книг зрелого человека».
Несомненный интерес представляет группа писем, относящаяся к февралю — марту 1830 года. Письма эти ярко воссоздают накаленную атмосферу знаменитых романтических боев вокруг постановки драмы Гюго «Эрнани» во Французской Комедии. В письме к Полю Лакруа Гюго торжествующе сообщает о несомненном успехе, одержанном романтиками на втором представлении «Эрнани», и просит его во имя свободы литературы поддержать поборников романтизма. «Я рассчитываю с вашей помощью выдернуть этот последний зуб старому классическому Пегасу. На помощь и вперед». Примечательна и записка Гюго к пяти студентам, где он взывает к их юным сердцам решить спор и осудить его противников.
Ценным дополнением и своеобразным комментарием к «Дневнику революционера 1830 года» и другим статьям, в которых Гюго развивает мысль о том, что «романтизм — это либерализм в литературе», являются письма, относящиеся к дням июльской революции 1830 года. «Ведь для нас это тоже вопрос свободы, — пишет он Ламартину, — ведь в литературе тоже происходит революция. Она пойдет бок о бок со своей сестрой — политикой».
Письма, написанные в этот период, свидетельствуют о том огромном впечатлении, которое произвело на Гюго революционное выступление французского народа. «Я попал в такой головокружительный вихрь, что не в силах был связать и двух мыслей о поэзии и дружбе, — объясняет он Ламартину свое длительное молчание, — лихорадка овладела всеми, и нет способа, чтобы оградить себя от внешних впечатлений… Заниматься политикой — это сейчас то же самое, что дышать».
Подавляющее большинство печатаемых писем относится к периоду эмиграции — годам, проведенным писателем вначале на острое Джерси, а позднее на Гернсее. Именно в эти годы Гюго «встает во весь рост», по образному выражению Герцена.
В письмах 1852 года к родным и друзьям, являющихся своеобразным дневником писателя в первый год его жизни в изгнании, в полной мере отразились его исключительные моральные качества, его глубокая принципиальность патриота и демократа, отныне посвятившего свою жизнь «войне против деспотов». «Больше чем когда бы то ни было ощущаю свой неотложный долг перед обществом», — пишет он в феврале 1852 года известному итальянскому демократу Брофферио.
Сообщая своим родным о полученном предложении переехать всей семьей в Италию на озеро Маджоре, Гюго поясняет: «Это один из прекраснейших уголков в мире. Нам было бы хорошо там; но долг наш… уехать в другое место, хотя бы в Джерси, откуда мы сможет лучше вести борьбу», «Умоляю тебя, не падай духом, — пишет Гюго своему сыну Франсуа-Виктору, который вместе с другим его сыном, Шарлем, сидел в тюрьме по приговору суда Луи Бонапарта, — …отнесись к своей камере как к своему изгнанию… Все это великая битва. Вы должны считать счастьем, мои мальчики, а я своей гордостью, что вы, такие юные, принимаете в ней участие… что я имею право сказать тем, кто вместе со мной сражается за прогресс: я страдал сам и терпел страдание своих сыновей».
Многие из писем к издателю Этцелю связаны с подготовкой к печати и распространению самого выдающегося сборника стихотворений Гюго — «Возмездие». Эти письма являются ярким свидетельством того значения, которое Гюго придавал делу массового распространения своих обличительных сатир, направленных против Луи Бонапарта. «Нет ничего легче, как забросать отсюда всю Францию экземплярами книг… Здесь [305] печатание обходится очень дешево… Это потребует меньше затрат, поэтому, изготовив с него [306] стереотипные доски, его можно будет продавать по более дешевой цене».
Отличительная особенность корреспонденций Гюго состоит в том, что они становятся одной из форм борьбы в защиту принципов демократии, против всяческой социальной несправедливости. Маленький остров Джерси становится местом, куда обращаются за помощью люди из различных стран света, борющиеся за свои суверенные права, за национальную независимость. Гюго оказывается в центре событий своего времени и своим действенным словом решительно осуждает колонизаторов и угнетателей.
«В своем уединении я остаюсь свидетелем терзаний человеческого рода, — пишет Гюго Флурансу 27 октября 1867 года. — Если бы вы прочли письма, которые я получаю, вы бы содрогнулись. Все страждущие обращаются ко мне… Чем я могу помочь, увы! Но все равно, я делаю что могу… До последнего своего вздоха я буду бороться за угнетенных. Там, где льются слезы, там моя душа».
В 1859 году Гюго обратился к правительству Соединенных Штатов Америки с воззванием помиловать Джона Брауна, который мечтал освободить негров Виргинии и других южных штатов, но Джон Браун был казнен. «Моя душа сейчас удручена глубокой скорбью, — пишет Гюго Жорж Санд, — они убили Джона Брауна… И это сделала республика!»
В эти же годы Гюго выступает против порабощения малых народов, горячо поддерживает их борьбу за национальную независимость. «Рассчитывайте на меня как на писателя и гражданина, — отвечает он в 1869 году повстанцам Крита, обратившимся к нему за поддержкой. — За Грецию я отдал бы свои строфы, подобно Тиртею, и свою кровь, подобно Байрону». «Пусть Испания убирается из Америки! — отвечает он гражданам республики Пуэрто-Рико. — Куба должна быть свободна, так же как Сан-Доминго… Свобода мира — это свобода каждого народа в отдельности».
По просьбе Мадзини Гюго пишет воззвание к итальянскому народу, которое затем было переведено Мадзини и тайно распространялось по всей Италии. Оказав поддержку Гарибальди в сборе средств на приобретение оружия, Гюго выражает солидарность итальянскому народному герою: «Мы оба верим, и верим в одно и то же».
Важно отметить, что в своих письмах Гюго засвидетельствовал исключительно дружеское расположение к А. И. Герцену. «Дорогой согражданин, — обращается он к Герцену. — Я называю вас
