согражданином, ибо у нас с вами одна отчизна — будущее, одно гражданство — единение человечества».
В письмах Гюго, относящихся к годам изгнания, отражены самые разнообразные общественные и литературно-эстетические проблемы. Писатель внимательно следит за новыми явлениями в области литературы и истории, восторженно приветствуя наиболее значительные по форме и содержанию книги и даже отдельные стихотворения. Он откликается и на новый роман Жорж Санд, и на трактат о стихосложении, разрушающий классические каноны, и на книгу Мишле о религии, и на работу Октава Жиро, осуждающую рабство.
Особый интерес представляет собой письма Гюго, касающиеся вопросов литературы и искусства. Одни из них адресованы к крупнейшим писателям-современникам: Ламартину, Жорж Санд, Дюма, Беранже, Флоберу; другие — к малоизвестным писателям: рабочему Шарлю Грэнду, бочару Вигье. В числе его корреспондентов и знаменитый английский поэт Суинберн, и испанский поэт Энгуайль де Изчо, и национальный поэт Гернсея — Метивье, журналисты и редакторы самых различных издательств и газет, (в частности, газеты «Прогресс», которая издавалась на Гаити). В этих письмах Гюго постоянно возвращается к мысли о высоком назначении поэта в обществе, призванного бороться «во имя идеала». «У вас талант, у вас успех, — пишет он молодому писателю Эдмонду Абу, — отныне на вас возложена забота о душах человеческих».
В письме к Бодлеру (1859) он утверждает идею общественного назначения искусства. «У меня своя философия. Я никогда не говорил: искусство для искусства, но всегда провозглашал: искусство для прогресса… Поэт не может идти вперед один, рядом с ним должен идти человек. Человечество движется вперед теми же шагами что и искусство. А значит — слава Прогрессу».
Программным для эстетических воззрений Гюго является письмо к Шанфлери (I860). Характеризуя французский роман как «почти полную победу современного искусства», как «одно из проявлений могущества прогресса и силы человеческого гения в великом девятнадцатом веке», Гюго пишет: «У литературы девятнадцатого века останется одно только имя — она будет называться литературой демократической».
Письма Гюго к Жорж Санд проникнуты чувством глубокого уважения. Он внимательно следит за ее творчеством, отзываясь почти на каждое ее новое произведение.
Гюго совершенно чужда кастовость литературных школ. Великий романтик с восторгом приветствует такие произведения критического реализма, как «Госпожа Бовари», «Воспитание чувств». «Я люблю ваши книги, — пишет он Флоберу в 1869 году. — Благодарю вас за то, что вы мне их посылаете. Они полны силы и глубины. Те из них, которые рисуют современную нам жизнь, оставляют после себя сладкий и вместе с тем какой-то горький привкус». «Возвышенная мысль и подлинное мастерство прозаика — вот что я всегда ценю, — пишет он ему в 1874 году. — У вас я нахожу и то и другое. Читаю и буду перечитывать ваши книги».
На протяжении всей своей жизни Гюго всегда чутко улавливал в литературе все новое, горячо сочувствуя всяким исканиям новой тематики и новых форм. «Необходимо все шире раздвигать горизонты искусства — идти все выше, все дальше, двигаться все вперед», — пишет он в письме к Бодлеру.
Письма Гюго содержат ценный автокомментарий ко многим его произведениям и помогают восстановить творческую историю многих из них.
Ставя своей основной целью, чтобы создаваемые им произведения были доступными, понятными, действенными, Гюго в письмах ко многим своим корреспондентам стремится яснее раскрыть смысл, объяснить задачу этих произведений.
Интересными с этой точки зрения являются письма первых лет изгнания, касающиеся работы над «Историей одного преступления», «Наполеоном Малым», «Возмездием».
Значительное число печатаемых писем относится к проблемам, связанным с созданием «Отверженных». «Я борюсь со священником, торгующим ложью, и с судьей, пожирающим справедливость, — определяет писатель свою задачу в письме к Ламартину. — «Отверженные» задуманы мной как книга, в основе которой лежит идея братства, а венчает ее идея прогресса».
«Я хотел прославить труд, волю, преданность — все, что возвышает человека», — объясняет он Верону замысел «Тружеников моря».
«Это не английская книга, это книга общечеловеческая, — пишет Гюго по поводу своего романа «Человек, который смеется», — впрочем, ее можно считать и английской в том смысле, что в ней без всяких прикрас изображена одна неизвестная сторона истории Англии».
Последние письма Гюго периода изгнания относятся к лету 1870 года, к первому месяцу франко- прусской войны, и свидетельствуют о его патриотических чувствах, В письме к Мерису (26 августа) писатель выражает желание вернуться во Францию, «совершенно открыто, простым солдатом Национальной гвардии». Однако Гюго понимает, что его возвращение на родину может быть воспринято как примирение с Наполеоном III, поэтому он подчеркивает свою непримиримость к режиму Второй империи. «Это вовсе не снимает с меня зарока, — продолжает Гюго, понимая под словом «зарок» свою клятву вернуться во Францию лишь после свержения Наполеона III и установления республики, — я ни в чем не хочу содействовать правительству, но я хочу иметь свою долю участия в опасности, угрожающей Франции».
Он напряженно следит за ходом политических событий, страстно надеясь на предстоящую революцию, которая разрушит императорский строй и тем самым обеспечит победу Франции в войне с Пруссией. «Мы… готовы выехать в любую минуту, — пишет он своему сыну Франсуа-Виктору, — однако при одном условии, чтобы это не выглядело так, будто мы едем спасать империю. Главная цель — это спасти Францию, спасти Париж, уничтожить империю. И этой цели я готов отдать всего себя». «В Париж я поеду ради одного только дела — дела героического — ради Парижа, призвавшего на помощь революцию» (письмо П. Мерису 1 сентября 1870 года).
Как известно, Виктор Гюго возвратился во Францию 5 сентября 1870 года, на другой день после провозглашения республики. Вскоре он обратился с заявлением к генералу Трошю, в котором просил дать ему пропуск на передовые позиции обороны Парижа, для того чтобы поддержать мужество и героизм сражающейся Франции.
Письма В. Гюго, относящиеся к последним годам его жизни, свидетельствуют о том, что великий гуманист до конца своих дней оставался истинным демократом.
ПРИМЕЧАНИЯ
ИЗ «ДНЕВНИКА ЮНОГО ЯКОБИТА 1819 ГОДА»
