Все это он сделал, сидя в своем дворце, и в этот дворец, как паук в свою паутину, он одного за другим завлекал и опутывал там своими сетями героев, мыслителей, великих людей, завоевателей, королей, владетельных князей, императоров, Бонапарта, Сьейеса, г-жу де Сталь, Шатобриана, Бенжамена Констана, русского императора Александра, короля Вильгельма прусского, австрийского императора Франца, Людовика XVIII, Луи-Филиппа — всех этих золотистых блестящих мух, жужжавших в истории сорока последних лет. Весь их ослепительный рой, завороженный пронизывающим взглядом этого человека, все они, раньше или позже, залетали в мрачный подъезд, на фронтоне которого высечены слова:
И вот третьего дня, 17 мая 1838 года, этот человек умер. Пришли медики и набальзамировали труп. Для этого они, по способу древних египтян, вынули из живота внутренности, а из черепа — мозг. Затем, превратив князя Талейрана в мумию и положив эту мумию в гроб, обитый внутри белым атласом, они ушли, оставив на столе мозг — этот мозг, который столько передумал, руководил таким множеством людей, создал столько замыслов, направлял две революции, обманул двадцать монархов, держал в повиновении весь мир.
После ухода медиков в комнату вошел лакей. Он увидел то, что они оставили. «Вот тебе раз! А это они забыли. Что с этим делать?» Он вспомнил, что на улице есть сточная канава, вышел из дворца и швырнул мозг в канаву.
Finis rerum. [119]
ЗАМЕТКИ ПРОХОЖЕГО В ДЕНЬ ВОССТАНИЯ 12 МАЯ 1839 ГОДА
Совсем недавно от меня ушел г-н де Тогорес. Мы беседовали об Испании. На мой взгляд, она — географически со времен образования нашего континента, исторически — со времен завоевания Галлии, а политически — с воцарения герцога Анжуйского является составной частью Франции. Jose primero [120] — явление того же порядка, что Felipe quinto; [121] замысел Людовика XIV был продолжен Наполеоном. Поэтому было бы величайшей неосторожностью с нашей стороны пренебрегать испанскими делами. Больная Испания — для нас обуза; сильная и здоровая — для нас поддержка. Мы либо волочим ее за собой, либо опираемся на нее. Испания — часть нашего тела, мы не можем ее отсечь, нам необходимо ее лечить и вылечить. Междоусобная война — гангрена. Горе нам, если мы дадим ей распространиться; тогда она заразит нас. Через Русильон, Наварру и Беарн испанская кровь широкой струей вливается во французскую кровь. Пиренеи — не более как лигатура, действующая только временно.
Г-н де Тогорес согласился со мной. По его словам, того же мнения придерживался его дядя, герцог де Фриас, когда был председателем совета министров королевы Христины.
Мы говорили о мадемуазель Рашель, которую г-н де Тогорес считает посредственной Эрифилой. Я еще не видел ее в этой роли.
В три часа я вернулся в свой кабинет.
Немного времени спустя моя маленькая дочка открыла дверь и тревожно опросила: «Папа, ты знаешь, что делается? На мосту Сен-Мишель сражаются».
Я выражаю сомнение. Она начинает рассказывать подробности. Какой-то повар из нашего дома и соседний трактирщик видели, как было дело. Я посылаю за поваром. Действительно, проходя по Орфеврской набережной, он был очевидцем того, как кучка молодых людей обстреливала здание полицейской префектуры. Пуля угодила в перила моста, рядом с ним. От префектуры нападающие, все время стреляя, помчались к площади Шатле и к городской ратуше. Они выступили от Морга — это слово простак выговаривает «морн». [122]
Бедные юные безумцы! Не пройдет и суток, как многие из тех, кто сегодня начал свой путь от здания Морга, вернутся туда.
Слышна перестрелка. Весь дом в тревоге. Двери и окна то с шумом распахиваются, то снова захлопываются. Служанки переговариваются и смеются у открытых окон.
Говорят, восстание перекинулось к Порт-Сен-Мартен. Я выхожу из дому, иду бульварами. Погода прекрасная. Толпы гуляющих, одетых по-воскресному. Бьют сбор.
У начала улицы Понт-о-Шу люди, сбившись кучками, смотрят в сторону улицы Озей. С бульвара виден старый фонтан, расположенный на перекрестке, посредине улицы Вьей-дю-Тампль; вокруг фонтана людно и шумно. В толпе мелькают три-четыре трехцветных флажка. Это вызывает оживленные толки. Выясняется, что флажки всего-навсего служат украшением ручной тележки, в которой уличный торговец развозит какие-то снадобья.
С улицы Фий-дю-Кальвер прохожие смотрят в ту же сторону. Мимо меня идут несколько рабочих в блузах. Я слышу, как один из них говорит: «А мне-то что? У меня ни жены, ни детей, ни любовницы».
На бульваре Тампль закрываются кафе. Цирк «Олимпия» тоже закрылся. Театр «Гетэ» держится стойко, спектакль не отменен.
С каждым шагом я замечаю, что гуляющих все прибывает. Много женщин и детей. Проходят три барабанщика национальной гвардии — старые солдаты. Они с сосредоточенным видом бьют сбор. По- праздничному пышным снопом струй забил фонтан Шато д'О. Позади него, там, где спуск, помещается мэрия пятого округа. Главный вход и массивная решетка перед ним наглухо закрыты. Во входной двери я замечаю небольшие бойницы. У Порт-Сен-Мартен — ничего необычного, кроме толпы народа; люди мирно прохаживаются среди пехотных и кавалерийских частей, размещенных между Порт-Сен-Мартен и Порт- Сен-Дени. Касса театра Порт-Сен-Мартен закрывается. Снимают афиши, я читаю на них:
Омнибусы ходят. На всем пути я не слышал ни одного выстрела; только шум толпы и грохот экипажей.
Я возвращаюсь в квартал Маре. На улице Вьей-дю-Тампль перепуганные кумушки судачат у дверей домов. Вот подробности событий. Восстание прокатилось по этому кварталу. Около трех часов пополудни двести — триста плохо вооруженных молодых людей внезапно окружили мэрию седьмого округа, разоружили часовых и забрали у них ружья. Оттуда они побежали к городской ратуше и там проделали то же самое. Войдя в кордегардию, они радостно обняли офицера. После захвата ратуши перед ними встал вопрос — что же с ней делать? И они ушли. Захвати они Францию, не оказались бы они в таком же затруднении? Среди них много подростков четырнадцати — пятнадцати лет. Некоторые не умеют зарядить свое ружье, другие не в силах его нести. На улице Паради один из них, выстрелив, так и сел наземь. Двух барабанщиков, убитых во главе их колонн, перенесли в королевскую типографию, главный вход которой закрыт. Сейчас строят баррикады на улице Катрефиз и на углах смежных с ней узеньких улиц Бретани, Турен, Пуату; кучки людей настороженно прислушиваются к каждому звуку. Мимо меня, тревожно озираясь, проходит гренадер национальной гвардии в мундире, с ружьем за плечами.
