Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Полночь. На бульварах патрулируют целые батальоны. Пылающие повсюду бивуачные огни озаряют багровым светом фасады домов. Мимо меня торопливо проходит мужчина, переодетый женщиной, в белой шляпке и черной, очень густой вуали, совершенно закрывающей лицо. В ту минуту, когда на часах всех церквей пробило полночь, в глубокой тишине, окутавшей город, четко прозвучали два ружейных залпа, очень долгих, очень густых.

Я слышу, как в направлении улицы Тампль с оглушительным лязгом проезжает длинная вереница повозок. Уж не пушки ли это?

Девять часов утра. Возвращаюсь домой. Издали вижу, что от большого бивуачного костра, горевшего на углу улицы Сен-Луи и улицы Эшарп, не осталось и следа. Подойдя ближе, я замечаю человека, который, сидя на корточках у фонтана, с чем-то возится. Приглядываюсь внимательнее. Человек, видимо, встревожен этим. Оказывается, он поливает водой тлеющие поленья, затем взваливает их себе на плечи и уносит. Это последние головешки, которые войска, уходя с бивуака, оставили на мостовой. Действительно, сейчас там виднеется только несколько кучек красноватого пепла. Солдаты возвратились в свои казармы. Восстание кончилось. От него будет хоть та польза, что какой-то бедняк обогреется зимой.

РОЖДЕНИЕ ОБРАЗА ФАНТИНЫ

Во вторник В. Г. был избран в Академию. Два дня спустя его пригласила к себе на обед г-жа де Жирарден, жившая в то время на улице Лафит.

На этом обеде был и Бюжо, тогда еще только генерал; он как раз недавно получил назначение на пост генерал-губернатора Алжира и готовился отбыть туда.

Бюжо было в ту пору шестьдесят пять лет. Это был бодрый еще человек, с очень румяным лицом, изборожденным следами оспы. Он отличался некоторой резкостью, которая, однако, никогда не переходила в грубость. В нем было какое-то сочетание крестьянина со светским человеком; этот видавший виды воин ничем не напоминал неповоротливого солдафона — держался он непринужденно, был остроумен и обходителен.

Г-жа де Жирарден посадила генерала справа от себя, а В. Г. — слева. Между поэтом и солдатом завязалась беседа, в которой принимала участие и г-жа де Жирарден.

Генерал с большим раздражением говорил об Алжире. Он уверял, что это завоевание лишает Францию возможности разговаривать с Европой полным голосом; что нет, впрочем, ничего проще, чем завоевание Алжира, — стоит только окружить туземные войска (а сделать это легко) — и они оказываются пойманными в мышеловку так, что от них остается одно мокрое место; к тому же, говорил он, колонизация Алжира — дело очень трудное; земля там неплодородная; он сам осматривал земельные участки и видел, что колос от колоса растет там на расстоянии полутора футов.

— Как! — воскликнул В. Г. — Так вот что стало с той страной, которую когда-то называли житницей римлян! Но если даже все обстоит именно так, как вы говорите, я все же думаю, что наша победа в Алжире — большое и радостное событие. Это наступление цивилизации на варварство, это просвещенный народ, идущий к народу, еще погруженному во мрак. Мы — греки современного мира, и наш долг нести миру свет. Теперь наша миссия приходит к концу, и мне остается лишь петь осанну. Вы относитесь к этому иначе, чем я, это вполне понятно. Вы рассуждаете как воин, как человек действия. Я — как философ, как человек мысли.[123]От г-жи де Жирарден В. Г. ушел довольно рано. Это было 9 января. Шел густой снег. На В. Г. были тонкие башмаки, и, выйдя на улицу, он увидел, что идти домой пешком невозможно. Он пошел вниз по улице Тэтбу, зная, что на углу, у бульвара, находится стоянка фиакров. Однако там не оказалось ни одного экипажа, и он стал ждать.

Стоя так, будто на часах, в ожидании фиакра, он вдруг увидел, что какой-то хорошо одетый молодой человек нагнулся, слепил ком снега, подбежал к проститутке, стоявшей на углу бульвара в одном платье, к тому же сильно декольтированном, и швырнул в нее снежком, целясь прямо в ее обнаженную спину. Женщина пронзительно закричала, бросилась на франта и стала его бить. Молодой человек отвечал ударами на удары, женщина не оставалась в долгу; и в конце концов завязалась такая драка, что на шум прибежали полицейские.

Они сразу же схватили проститутку, однако не тронули молодого человека.

Видя, что полицейские намерены задержать ее, несчастная попыталась вырваться. Но, поняв, что это бесполезно, она пришла в страшное отчаянье. И все время, пока двое полицейских силой тащили ее в участок, крепко держа за руки, она кричала: «Я не сделала ничего дурного; истинная правда, это все он, он… Я не виновата, умоляю вас, отпустите меня… Право же, я ничего не сделала дурного, это истинная правда, истинная правда…» А полицейские говорили, не слушая ее: «Ну, идем, идем, свои шесть месяцев тюрьмы ты уже заработала». При этих словах бедняжка снова принималась оправдываться и снова молила отпустить ее. Полицейские, которых мало трогали ее слезы, притащили ее в участок, помещающийся на улице Шоша, неподалеку от Оперы.

Невольно заинтересовавшись этой несчастной, В. Г. пошел за ними вместе с собравшейся толпой, в которой в подобных случаях никогда не бывает недостатка.

Дойдя до участка, В. Г. хотел было сразу войти туда и вступиться за женщину. Но потом ему пришло на ум, что он очень известный человек, что вот уже два дня, как газеты без конца повторяют его имя и что впутываться в подобную историю — значит дать пищу для всякого рода дурных шуток. Словом, он не вошел.

Участок, куда привели женщину, помещался внизу, окна его выходили на улицу. В. Г. стал смотреть сквозь стекла, что там происходит. Он увидел, как несчастная женщина в страшном отчаянье катается по полу, как она рвет на себе волосы. Его охватило чувство сострадания, он подумал — и в конце концов решился войти.

Не успел он переступить порог, как человек, сидевший за столом и писавший при свете свечи, повернулся к нему и произнес сухо и решительно:

— Что вам, сударь, нужно?

— Сударь, я только что был свидетелем того, что произошло; я пришел дать показания в пользу этой женщины.

При этих словах женщина взглянула на В. Г., онемев от изумления, совершенно ошеломленная.

— Сударь, ваши показания в деле, в котором вы можете быть пристрастным, не будут иметь никакого значения. Эта женщина виновна в нанесении побоев в общественном месте, она ударила приличного господина. За это она получит шесть месяцев тюремного заключения.

Проститутка снова начала кричать, рыдать, кататься по полу. Сбежавшиеся к ней сюда другие проститутки успокаивали ее:

— Мы будем к тебе приходить. Успокойся. Мы принесем тебе белье, вот возьми пока это.

И они совали ей деньги и конфеты.

— Сударь, — сказал В. Г., — когда вы узнаете, кто я, вы, быть может, будете говорить со мной иначе и пожелаете меня выслушать?

— Кто же вы, сударь?

В. Г. не видел теперь причин скрывать свое имя. Он назвал себя. Полицейский комиссар, — ибо это был полицейский комиссар, — начал рассыпаться в извинениях, стал настолько же предупредительным, насколько до этого был высокомерен, придвинул ему стул и почтительно попросил присесть.

В. Г. рассказал ему все, что видел собственными глазами: о том, как этот господин слепил снежок и швырнул его прямо в спину женщине, как она, даже не видя еще своего обидчика, громко и страдальчески закричала; он не отрицал, что она действительно бросилась на господина, но ведь она была права: не говоря о том, что его поступок был груб, он ведь мог причинить ей большое зло — внезапный испуг и резкий холод могли серьезно повредить ей; вместо того, чтобы лишать эту женщину, которая, быть может, содержит мать или ребенка, куска хлеба, зарабатываемого ею столь жалким ремеслом, следовало бы скорей привлечь мужчину к возмещению ущерба; словом, что арестовать следовало вовсе не эту женщину, а того