Представьте себе памятник. Представьте себе, что он роскошен, что он величественен. Триумфальная арка, обелиск, римский цирк с пьедесталом в центре, собор. Нет народа более великодушного, более благородного, более блистательного, нет народа более славного, чем английский народ. Сочетайте эти две идеи — Англия и Шекспир, пусть из них возникнет здание. Такая нация, прославляющая такого человека, — это будет великолепно. Представьте себе этот памятник, представьте себе его открытие. Все пэры налицо, здесь же палата общин, епископы совершают богослужение, принцы образуют пышный кортеж, присутствует королева. Добродетельная женщина, в которой английский народ, придерживающийся, как известно, монархических убеждений, видит и чтит свое настоящее воплощение, эта достойная мать, эта благородная вдова приходит с приличествующим случаю глубоким уважением склонить материальное величие перед величием идеальным; королева Англии приветствует Шекспира; почести, возданные Викторией, заглаживают презрение Елизаветы. Что до Елизаветы, то она, вероятно, тоже здесь, изваянная где-нибудь у подножия, вместе со своим отцом Генрихом VIII и своим преемником Иаковом I, — карлики, пристроившиеся у ног поэта. Пушка палит, холст сброшен, и перед глазами всех предстает статуя; она как будто говорит: «Наконец-то!» Она вырастала во тьме в течение трехсот лет; три века — время, достаточное для роста колосса; она грандиозна. На нее пошли все бронзовые статуи герцога Йоркского, графа Кэмберлендского, Питта и Пиля; чтобы собрать для нее металл, с городских площадей сняли целую груду несправедливо поставленных памятников: для этой гигантской фигуры собрали воедино всевозможных Генрихов и Эдуардов, сплавили различных Вильгельмов и многочисленных Георгов, из Ахиллеса, стоявшего в Гайд-Парке, отлили большой палец на ноге; прекрасно, вот Шекспир, почти такой же огромный, как какой-нибудь фараон или Сезострис. Колокола, барабаны, фанфары, рукоплескания, крики ура!
Ну и что же?
Это делает честь Англии, но это безразлично для Шекспира.
Что значат приветствия королевской власти, аристократии, армии, даже английского народа, до сих пор еще невежественного, как и почти все другие нации, что значат почести, воздаваемые всеми этими в разной степени просвещенными группами, для того, кому вечно будут принадлежать восторги всего мыслящего человечества? Что такое проповедь архиепископа Кентерберийского по сравнению с криком женщины при виде Дездемоны, матери — при виде Артура, души — при виде Гамлета?
Итак, если весь мир настойчиво требует от Англии памятника Шекспиру, это делается не для Шекспира, а для Англии.
Есть случаи, когда уплата долга важнее для должника, чем для кредитора.
Памятник служит примером. Высоко вознесенная голова великого человека излучает свет. Толпам, так же как и волнам, необходим сияющий над ними маяк. Прохожий должен знать, что есть великие люди. Читать успевают не все, видит же каждый. Люди идут мимо, наталкиваются на пьедестал, они невольно поднимают голову и смотрят на надпись; книги можно избежать, статуи не избежишь. Однажды на Руанском мосту, у прекрасной статуи, которой мы обязаны Давиду д'Анже, один крестьянин, ехавший верхом на осле, задал мне вопрос: «Вы знаете Пьера Корнеля?» — «Да», — ответил я. Он продолжал: «И я тоже». Тогда я спросил его: «А знаете ли вы «Сида»?» — «Нет», — сказал он.
Для него Корнель — это статуя.
Такое начало знакомства с великими людьми необходимо народу. Памятник вызывает интерес к тому, кому он поставлен. Появляется желание научиться грамоте и узнать, что это за изваяние. Статуя как бы одергивает невежество.
Таким образом, воздвигать памятники полезно для народа и справедливо по отношению к нации.
Совершить полезное и вместе с тем справедливое — это в конце концов должно соблазнить Англию. Она должница Шекспира. Оставаться в таком долгу не очень-то приличествует народной гордости. Мораль требует, чтобы народы были аккуратными плательщиками там, где дело касается благодарности. Энтузиазм предполагает честность. Когда человек — сияние вокруг чела своей нации, а нация этого не замечает, она приводит в изумление окружающее ее человечество.
Англия все-таки поставит памятник своему поэту, — такой конец легко предвидеть.
Как раз когда мы кончали писать только что прочитанные вами страницы, в Лондоне было объявлено об организации комитета по торжественному празднованию трехсотлетней годовщины со дня рождения Шекспира. Двадцать третьего апреля 1864 года этот комитет посвятит Шекспиру памятник и организует празднество, которое, без сомнения, превзойдет неполную программу, намеченную нами выше. Тут уж ничего не пожалеют. Акт восхищения будет грандиозен. Можно ожидать любого великолепия от нации, создавшей чудесный дворец Сайденгэм, этот народный Версаль. Инициатива, взятая на себя комитетом, конечно, покажет пример правительству. Что до нас, то мы отвергаем и думаем, что и комитет отвергнет всякую мысль о сборе средств по подписке. Подписка, если только собирают не по грошам, то есть если она недоступна всему народу, неизбежно охватывает лишь какую-то группу лиц. Шекспир достоин общенародной манифестации; должен быть объявлен нерабочий день, народный праздник; памятник нужно поставить на средства государства, за это должны голосовать обе палаты, а стоимость памятника следует внести в бюджет. Англия сделала бы это для короля. А что такое король Англии по сравнению с великим человеком Англии? Комитету по организации юбилея Шекспира должно быть оказано полное доверие; этот комитет состоит из лиц, глубоко уважаемых в прессе, среди пэров, в литературе, в театре и в церкви. Выдающиеся люди всех стран, представители интеллигенции Франции, Германии, Бельгии, Испании, Италии дополняют этот комитет, компетентный и безупречный со всех точек зрения. Второй комитет, сформированный в Стрэтфорде на Звоне, помогает Лондонскому комитету. Мы поздравляем Англию.
Народы туги на ухо, но живут они долго; поэтому в их глухоте нет ничего непоправимого. У них есть время спохватиться. Англичане, наконец, просыпаются и поворачиваются в сторону своей славы. Англия принимается читать по складам это имя, Шекспир, на которое весь мир показывает ей пальцем.
В апреле 1664 года, когда исполнилось сто лет со дня рождения Шекспира, Англия была занята тем, что приветствовала Карла II, продавшего Франции Дюнкерк за двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, и смотрела, как под дождем и ветром на Тайбернской виселице белеет скелет, прежде бывший Кромвелем. В апреле 1764 года, когда исполнилось двести лет со дня рождения Шекспира, Англия смотрела, как восходит заря Георга III, короля, которому суждено было безумие; в то время на тайных сборищах и весьма мало вяжущихся с конституцией приватных совещаниях с вождями тори и немецкими ландграфами он намечал уже ту политику сопротивления прогрессу, соответственно которой сперва велась борьба против свободы в Америке, потом против демократии во Франции; только за время правления первого Питта, начиная с 1778 года, эта политика привела Англию к долгу в восемьдесят миллионов фунтов стерлингов. В апреле 1864 года, когда исполнится триста лет со дня рождения Шекспира, Англия воздвигнет Шекспиру памятник. Лучше поздно, чем никогда.
Девятнадцатый век принадлежит только самому себе; на него не влияют никакие предки, он — сын идеи. Конечно, Исайя, Гомер, Аристотель, Данте, Шекспир были и еще могут быть великими зачинателями важных философских или поэтических течений; но у девятнадцатого века есть царственная мать — Французская Революция, В его жилах — ее титаническая кровь. Он чтит гениев, и когда нужно, он воздает почести тем, кто не был признан, он утверждает тех, кто остался неизвестным, он мстит за тех, кого преследовали, возлагает венец на оскорбленных, возвращает на пьедестал развенчанных; он преклоняется перед ними, но происходит он не от них. Он, только он сам составляет свою семью. Такова уж его революционная природа — он обходится без предков.
Сам гений, он сродни гениям. Что до его источника, то он тот же что и у них, — он вне человека.
