около шоссе можно найти что-то подобное, но, если ей это поможет расслабиться, он сварганит такой на Стил Стрит.
– Нет… хм… все в порядке. Мне не очень нравится тофу.
«Поди догадайся, – подумал Кид. – Гламурная боулдерская штучка и не любит тофу».
Он снизил скорость и направился к выезду с шоссе, приближаясь к торговым центрам, заправкам, забегаловкам фаст-фуд, расположенным в пригороде северного Денвера. Если выбор был за ним, он, однозначно, предпочитал чизбургер, а при удачном стечении обстоятельств, ему удастся и в нее впихнуть немного картошки фри, а может быть, молочный коктейль. Он был уверен: что-нибудь да поможет.
Со своего места Никки с ужасом смотрела на него.
Есть? Он что, сумасшедший? Ей нормально дышать-то помогали лишь разговоры, а он захотел поесть? Она, вероятно, вообще никогда не сможет есть из-за того дня, когда ей пришлось пережить самый ужасный опыт всей жизни.
Если бы она не сходила в туалет до того, как они выехали из дома, она, наверное, намочила бы штаны. В нормальных обстоятельствах эта мысль бы ужаснула ее – но не сейчас. О нет. Она перешла ту грань, за которой небольшие физические дисфункции не вызывали стыда.
А он, что, разве не сидел с ней в той же самой машине? В той машине, боковое зеркало которой развалилось под градом пуль?
Пули!
За секунду до того, как зеркало вчистую снес летевший на полной скорости прямо им в лоб гигантский Виннебаго, там в ущелье? Разве он не сидел рядом с ней, когда решил начать «игру в труса», настолько близко приведшую их к смерти, что ей до сих пор не верилось, что они не превратились в шар скомканного метала и пламени?
О да, она оторвала взгляд от приборной доски и посмотрела смерти в лицо, и не было ли это всего за пару секунд до того, как они едва не вылетели с обрыва, прямо перед тем, как он нажал на тот ужасный красный выключатель, на тот самый выключатель, на который она до сих пор не решалась взглянуть, и превратил их и без того опасно мощный Порше в ракету «Атлас» со встроенным фактором страха, рядом с которым ужасный аттракцион «Свободное падение» в парке «Сикс Флагс» казался поездкой в детской колясочке?
А он проголодался?
Боже, от одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова.
А от этого ощущения у нее учащалось дыхание, а от этого становилось трудно втягивать в себя воздух, а от этого ей хотелось говорить, говорить и говорить, пока она, наконец, не отвлечется настолько, чтобы не упасть в обморок.
Это был порочный круг, он истощал ее с тревожной скоростью, но вырвавшись из него, она начнет плакать, а ей не хотелось начинать плакать только потому, что она была так напугана. Только не перед ним, ведь ее тянуло к нему. Именно об этих чувствах она старалась не думать, избегала этих мыслей изо всех сил. В нем было столько… всего.
Нет. Лучше было продолжать говорить, что было бы намного легче, если бы он принимал более активное участие в беседе. Черт возьми, ей будто клещами приходилось вытаскивать из него слова.
Вот как сейчас. Он полностью замкнулся в себе, оставив мяч на ее стороне корта, где тот провел последние полчаса, с того самого момента, как он проделал в ущелье этот невероятный трюк в стиле Дюка из Хаззарда. Он, что, не мог помочь ей хоть немного?
О Боже, она сейчас заплачет и впервые со своего шестнадцатилетия не сможет сдержаться. Какого черта натворил Уилсон? Был ли он в порядке? А Реган? Или они тоже стали мишенями для пуль?
О, ради Бога. Она просто не вынесет таких мыслей.
– В детстве у меня не было пони, – выпалила она, ощущая, как рыдания бурлят в горле. – А я так хотела. Я умоляла, но ни Реган, ни дедушка не разрешили мне. Они знали, что он мне нужен для того, чтобы добраться до Южной Америки, до Перу. Там умерли мои родители, в Перу, при землетрясении, и я всегда думала, что, если смогу добраться туда на моем пони, то взберусь на горы и найду их, а мы с моим пони сможет выкопать их, привести их домой, и тогда все будет хорошо. Мне никогда не приходило в голову, что они все равно будут мертвы. Я была уверена: если смогу вытащить их из-под завала, они будут в порядке. Забавный у детей ход мысли, правда?
С секунду он молчал, и она, подавив раздражение, почувствовала, как рыдания застряли прямо посреди гортани, душа ее. Тогда она взглянула на него.
Он смотрел на нее, его спокойное лицо ничего не выражало, и она вдруг поняла, что он остановил машину. Она не заметила, когда он сделал это, но они стояли в затемненной части парковки торгового центра.
– Вы плачете, – сказал он.
– О, черт. – Она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он прав. Щеки были мокрые. Слезы скатывались к уголкам губ. Она стерла их тыльной стороной руки, гадая, какого черта рассказала ему о пони. Она не говорила никому, кроме Реган и Уилсона, но это лишь испугало их до чертиков, особенно Реган, которая боялась, что она действительно отправится в Перу, с пони или без.
– Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли? – Его голос был совершенно спокойным, вопрос – прямым, будто она только что не сказала ему, насколько жалкой была.
Боже, история про пони. О чем она только думала?
– Три. – Она глубоко вздохнула, надеясь, что это поможет развязать узел в груди. – Я, эх, не помню их, моих родителей, в смысле, лично – не помню, потому что они часто уезжали в последний год, а я окончательно осознала, что они мертвы, лет в десять. Я знала, что родители Реган мертвы, и это всегда было так ужасно – настоящая ноша, которую мы несли – великая семейная трагедия. Это отличало нашу семью от остальных в районе. Она часто оплакивала их, но для меня они были лишь людьми, которых я не помнила – до того, как мне исполнилось десять лет и я поняла, что они были и моими родителями тоже.
– Это, должно быть, очень тяжело, – также спокойно сказал он, голос его был немного грустным, в нем послышалось удивившее ее сострадание. – Понять, что твои родители умерли, а потом понять, что ты слишком поздно понял это.
Она скосила на него глаза, пораженная его проницательностью. Она никогда никому не рассказывала об этом элементе ее скорби. Она чувствовала себя такой глупой, никчемной и одинокой. Она не только пропустила жизнь своих родителей, но и их смерть, это сделало ее еще более странной, чем она была. А согласно каждой экономке, которую они нанимали, она была очень-очень странной – и положение это не улучшалось инцидентами типа «голая модель в садовом сарае». Ее первая работа с Трэвисом принесла ей общенациональную известность после участия в конкурсе «Купер-Лансдаун», но ей никогда в жизни не приходилось говорить так быстро, как она говорила с Реган, отговаривая ту послать ее к психотерапевту за профессиональной помощью. Она не спала с Трэвисом. Реган заставила ее поклясться на несуществующих могилах ее родителей – и с того дня она не спала ни с одним из мужчин-моделей.
На самом деле, она вообще ни с кем не спала, никогда не допускала полноценного контакта а-ля «добро пожаловать в мое тело», а учитывая, что на прошлой неделе ей исполнился двадцать один год, это, наверное, было самым странным в ее жизни. И об этом мало кто знал. Все думали, что она такая дикая штучка.
– Тела ваших родителей нашли?
– Нет. – Она покачала головой и снова одарила его осторожным удивленным взглядом. Никто никогда не набирался смелости спросить ее об этом.
– Возможно, вы чувствовали бы себя лучше, если бы они были.
Она не сомневалась в этом, никогда не сомневалась, ни разу с тех пор, как придумала тот идиотский план с пони. Часть ее очень хотела попасть в Перу, но она так и не сдала этого, точно не зная, какой именно страх удерживал ее: страх, что она не найдет их – или страх, что найдет.
Теперь от них остались только кости. Она не знала, сможет ли выдержать это – увидеть их кости. Она всю жизнь провела в окружении костей. Уилсон и Реган тащили их в дом телегами. Именно поэтому она работала с живыми моделями – мужчинами с теплой кровью, мускулами, плотью; дышащими и потеющими. А когда она рисовала их, они дышали и потели на ее полотне. В них пульсировала жизнь. Они были и ангелами, и демонами, и могущественными существами духовной мифологии – и они жили. В своих работах
