джип не нагреется под солнцем до состояния сауны, что, в свою очередь, спасет меня от неминуемой смерти в раскаленной машине после полудня. Вот почему я люблю лес. Мои одноклассники тоже любят лес, но в основном потому, что там можно тайком целоваться за деревьями.
Что касается самого здания школы, то с мая ничего не изменилось: оно по-прежнему могло бы служить по совместительству тюрьмой — правда, тюрьмой со школьной атмосферой и классами различной специализации. Узкие окна подошли бы скорее для орудийной башни в какой-нибудь крепости, чем для учебного заведения, а в пасмурные дни стены по цвету сливаются с небом. Хотя неожиданная реконструкция здания этим летом явно пошла ему на пользу, внутри оно не стало менее мрачным.
На главной дорожке толпятся группки учеником, которые отчаянно пытаются насладиться последними секундами свободы перед тем, как школьный звонок погонит всех к входной двери. Обычно я поскорей прохожу сквозь строй учеников, занятых светской болтовней, и направляюсь прямиком в класс, но сегодня в гуле голосов почему-то не слышно привычного трепа про летние вечеринки в бассейне, новые машины и злых менеджеров в «Дрэйри Куин»[1]. Вместо этого все говорят про группу новых учеников, которые пытались обменяться рукопожатием со всеми, кого встречали в школьных коридорах.
— Я слышал, что это ученики по обмену, они приехали из-за границы, — говорит Дэнни Бауманн, чья сияющая на солнце светловолосая голова возвышается над группой футболистов справа от меня. — Из Болгарии или откуда-то еще из Южной Америки.
Вряд ли кого-то удивил бы тот факт, что вместо изучения географии мира Дэнни Бауманн посвятил весь семестр созданию проекта своей воображаемой футбольной лиги. Я знаю это потому, что, в свою очередь, посвятила весь семестр изучению Дэнни Бауманна. Я тайно в него влюблена. Я подхожу поближе, чтобы услышать еще что-нибудь, но мои попытки подслушать кончаются ничем из-за Линдси Аллен, которая внезапно выскакивает прямо перед моим носом.
— Привет! Рада тебя видеть, — обнимает она меня, не дав мне опомниться. Это неугомонное рыжеволосое ничтожество ростом метр с кепкой безраздельно властвует над Ученическим советом и заправляет всем, что касается духовых инструментов. Она совершенно убого читает монолог Леди Макбет на занятиях по ораторскому искусству, и говорят, что однажды ее исполнение заставило плакать преподавателя по драматургии. Рассказать кое-что пострашнее? Она переехала сюда всего год назад, а уже соперничает со мной за то, чтобы стать главным редактором школьной газеты. Срываясь с места, она увлекает меня за собой, ни на минуту не прекращая тараторить.
— В общем, мистер Амадо просил тебя зайти к нему перед уроком, если успеешь. Он хочет, чтобы мы не теряли времени зря и начинали делать номер, посвященный новому учебному году, — говорит она, поправляя наносу свои стильные очки в яркой оправе.
Прекрасно. Она уже добралась до отдела новостей, известного также как класс журналистики мистера Амадо. И в этих своих очках она выглядит как настоящий главный редактор. Кажется, я теряю свои позиции.
— И какую тему он нам хочет поручить? — спрашиваю я, заранее боясь ответа.
— Колонку с характеристиками новых учеников, — отмечает она. — Это должно быть забавно. Хотя, наверное, немного муторно. Слушай, я тебе несколько раз звонила летом, а ты мне ни разу не перезвонила!
— Ой, правда... Я была... занята.
Паршивая отмазка. Я пытаюсь спасти положение, объясняя, что вожатый журналистского лагеря был помешан на домашних заданиях. Правда заключается в том, что я собиралась позвонить ей — на самом деле собиралась, — но каждый раз находилось что-то более важное. На мое счастье, звенит звонок, и, пока я окончательно не загнала себя в тупик своими объяснениями, Линдси убегает, издавая панические возгласы о трех учителях, к которым ей нужно успеть за оставшиеся до урока десять минут.
Когда я захожу в класс журналистики, мистер Амадо занят тем, что мелкими остроконечными буквами выводит на доске свое имя и вдохновляющую цитату. Кабинет по-прежнему представляет собой беспорядочное нагромождение столов, газетных вырезок и компьютеров — многие из них настолько древние, что на клавиатуре остались только призраки букв. Я люблю это место. Сделав глубокий вдох, я вежливо покашливаю. Здесь, кстати, до сих пор пахнет резиновым клеем, хотя все уже давным-давно перешли на электронную верстку.
Мистер Амадо бросает маркер в ящик стола и оборачивается.
— Софи! Рад тебя видеть.
— Линдси говорит, что вы хотели обсудить новый номер журнала?
— Точно! — он хлопает в ладоши, прохаживаясь туда-сюда перед своим столом. — Но сначала садись, и давай обсудим наши планы на этот год.
Он указывает на парту в переднем ряду. Я сажусь, пользуясь удобным случаем изучить нацарапанное на ней безумное художество, изображающее то ли мистера Амадо в женской одежде, то ли весьма привлекательную самку снежного человека. Пока я размышляю об этом, мистер Амадо откидывается на спинку стула, хмуря брови с таким видом, как будто собрался сообщить мне, что у меня рак мозга.
— Надеюсь, ты знаешь, что я считаю тебя отличным журналистом и автором. Ты исключительно хорошо работала в прошлом году. Если бы не записи в журнале, я бы думал, что на самом деле ты из старших классов. И я горжусь тем, что ты снова в числе моих сотрудников.
Что ж, пока вроде речь идет о чем-то более приятном, чем рак.
— Я знаю, что вы хотите поручить мне характеристики новых учеников, но на самом деле у меня есть отличная идея статьи для нового номера, — говорю я, дергая за молнию рюкзака и вытаскивая записную книжку. — Вы когда-нибудь задумывались о том, какой процент библиотечных книг так никто никогда и не заказывал? Я уверена, что если сравнить это соотношение со средним значением, станет ясно, насколько у нас на самом деле невежественные ученики. Ну, то есть вы, конечно, и так это видите, но только представьте...
— Софи, — мягко прерывает меня мистер Амадо. — Послушай меня. Как я уже сказал, я ценю все, что ты делаешь, но наша школьная газета в целом должна быть менее аналитической и более…
— Гламурной?
— Развлекательной.
— М-м-м...
— Я не спорю, что твоя статья про нарушение кодекса здоровья поварами в школьной столовой была блестящей — она была! — но мне кажется, слишком уж многих мы гладим против шерсти. И кроме того, я подозреваю, что они плюют в мой суп, когда я не вижу.
Меня так и подмывает сделать ехидное замечание о том, что трудновато будет достичь прогресса, если бояться поваров в столовке, но я предусмотрительно оставляю эти соображения при себе. Не дождавшись ответа, мистер Амадо вздыхает, подъезжает на кресле к своему столу, чтобы взять папку, и возвращается обратно.
— У нас много новых учеников в этом году: восемь в одних только средних и старших классах, — говорит он, протягивая мне папку. — Я хочу, чтобы вы с Линдси написали их характеристики. Возьмите каждая по четыре новеньких. Можете делать эти характеристики в любой форме, но только убедитесь, что этот очерк будет интересен всем.
Он улыбается, отчего кончики его усов весело топорщатся.
— Не нужно заставлять их признаваться в сокровенных тайнах. Если кто-то из них убил в Рино человека просто для того, чтобы посмотреть, как он будет умирать, — это его дело. Нас это не касается.
Веселого в этом задании примерно столько же, сколько в игре в пейнтбол без одежды. А ведь в глубине души я надеялась, что в средней школе мне больше не придется проводить опросы про лучшие замороженные йогурты в торговом центре и собирать отзывы о новом фильме «Пила».
— Все в порядке? — спрашивает мистер Амадо.
Пора прекращать дуться.
— Значит, мы должны говорить о любимых блюдах, хобби, цветах, фильмах, домашних животных и средствах по уходу за волосами? — спрашиваю я, старательно изображая энтузиазм.
Вам решать, — отвечает он. В этот момент звенит звонок. Провожая меня до двери, мистер Амадо
