Посвящения и посвященные в Тибете

наизусть целые тома литургических текстов, обладать точным знанием церемониала, различных медитаций, связанных с определенными фазами ритуала, и т. д. Ритуал должен повторяться до тех пор, пока дубпапо не овладеет его экзотерическим, эзотерическим и мистическим значениями и, кроме того, пока не увидит знаки, предвещающие успех ритуала.

В различных текстах, описывающих дубтхабы, упоминается один необычный ритуал, связанный с подготовкой нангчед[82]. Следует сразу оговорить, что все перечисленные предметы являются воображаемыми, как и череп, который ставится на столе дуб– папо.

Эта процедура в дубтхабах Джигджеда, Дэмчога [83]и других описывается следующим образом. Из Пустоты появляется слог «Йам»[84], а из него появляется синий круг, символ воздуха. Над ним возникает слог «Рам» и красный круг огня. Еще выше – буква «А», изначальный звук. Из этой буквы «А» возникают три человеческие головы, образующие треножник, на котором устанавливается белый череп, «столь же огромный, как бесконечное пространство».

В череп помещаются пять видов мяса, каждый из которых символизируется определенным слогом и помещается с соответствующей стороны света: с востока – мясо быка, с юга – мясо собаки, с запада – мясо слона, с севера – мясо лошади. Центр заполняется человеческой плотью. С промежуточных сторон света, то есть с северо-востока и так далее, помещаются нечистоты тела: кровь, моча и т. п.

Воображению дубпапо каждый из этих ингредиентов представляется не как нечто реальное, а как буквы или слоги.

Над черепом[85] дубпапо представляет слог «Ом» как белый, слог «Ах» как красный и слог «Хум» как синий. Из каждого слога исходит луч света; эти лучи сливаются вместе и возжигают огонь, который нагревает мясо и другие ингредиенты, находящиеся в черепе. Они кипят и превращаются в жидкость. Полученный таким образом напиток одни называют дуци, «эликсир бессмертия», другие – «эликсиром знания, дарующим просветление».

Такое описание привело некоторых авторов[86] к представлению о том, что набожные тибетцы и в самом деле пьют подобные напитки при выполнении своих обычных обрядов. Это совершенно неверно. Ламы, просветившие меня по этому вопросу, говорили, что по крайней мере один из сортов свежего мяса, необходимого для приготовления этого «бульона» – мясо слона, – невозможно найти во всем Тибете.

Тем не менее, поскольку дубтхабы имеют индийское или непальское происхождение, то возможно, что этот необычный, чисто символический для тибетцев «бульон» где-нибудь действительно готовился. Неизмерима глубина абсурда, до которого может довести человека суеверие.

Глава 7 Дыхательная гимнастика: история одного гуру

Я уже говорила о том, что некоторые посвящения связаны с тренировкой дыхания с целью установить над ним контроль. Этот род гимнастики, неизвестной Западу, с незапамятных времен практиковался в Индии. Они были широко распространены при жизни Будды, то есть две с половиной тысячи лет назад, и брамины того времени учили множеству упражнений для достижения почти абсолютного контроля над вдохом и выдохом.

Что является целью этих упражнений? Было бы легче сказать, что ею не является. В трактатах по йоге приводятся сотни описаний таких упражнений, преследующих самые разнообразные цели, как материальные, так и духовные. Одни из них предназначены для развития интеллекта, психического просветления; другие – для того, чтобы придать чувствам необычайную восприимчивость или для развития новых способностей человека; третьи – для того, чтобы предотвратить несварение желудка, придать голосу необычайную мелодичность, привлечь любовь всех женщин или наделить человека способностью вызывать у себя произвольную каталепсию, чтоб позволить похоронить себя заживо, а через несколько недель вернуться к жизни. В описании этих чудес и других не менее любопытных эффектов проявлялась самая сумасбродная фантазия.

Пристрастие индийцев к этим упражнениям по прошествии веков нисколько не уменьшилось. Мало кто из них не позволяет себе в том или ином виде ежедневно практиковать эти упражнения; индийцы в ограниченной форме задерживают дыхание в ежедневном повторении утренних молитв. Много есть таких, кто тайно просит наставлений по этой практике.

В гуру нет недостатка. Индус с готовностью становится учеником, вскоре он с такой же легкостью и сам присваивает себе титул наставника. Часто забавна та искусность, которую он показывает в этих ролях. Я видела множество примеров этого и упомяну здесь о двух из них.

Однажды вечером в Калькутте, где мы с друзьями находились в местном квартале, я увидела в окно двух мужчин, сидящих со скрещенными ногами друг напротив друга, в тени перед моим жилищем. На одном из них не было никакой одежды, если не считать очки; другой, совсем еще юноша, был одет предельно просто.

Мужчина в очках был гуру; он давал своему внимательному ученику уроки дыхательных упражнений. Я видела, как он зажимал ноздри, выдыхал энергично или медленно, задерживал дыхание, с видом своего превосходства показывая на набухающие вены шеи или висков.

После различных акробатических трюков учитель и ученик, все так же со скрещенными ногами, начали прыгать, как лягушки, ударяя при этом пятками по ягодицам. Учитель снял очки. Он держал их в руке, как дирижер палочку, и, отбивая такт, подбадривал ученика голосом и жестами. Эта сцена была освещена закрепленной на земле свечой, и урок продолжался до тех пор, пока она не сгорела.

Через несколько дней утром я увидела одетого в строгий европейский костюм местного жителя, выходящего из дома напротив. Я сразу обратила внимание на его лицо, потому что он носил очки, и узнала в нем обнаженного гуру; я поинтересовалась, какого рода деятельностью он занимается в повседневной жизни. После расспросов я узнала, что он работает продавцом в магазине тканей.

В другом случае, когда я жила в Бенаресе, ко мне подошел человек, одетый как саньясин, и обратился ко мне на прекрасном английском: «Мадам, будьте так любезны, дайте мне восемь анн (полрупии)». Его поза не была как у нищего, он говорил вежливо, но не униженно. Он сам установил размер милостыни и теперь, спокойно глядя на меня, ждал ответа.

«Вы не похожи на нищего, свамиджи[87], – сказала я, – вы выглядите как настоящий джентльмен. Я хорошо знаю, что саньясин должен просить себе на пропитание, но этот древний обычай теперь редко соблюдается членами вашего ордена».

«Я окончил английский университет, – ответил он. – Когда вернулся на родину, разразилась эпидемия чумы; мои отец, мать и жена умерли. Меня охватило отчаяние; я попросил посвящения в саньясу и, получив его, немедленно начал свои странствия. Прошлой ночью я прибыл сюда…»

Трагическая история, рассказанная мне этим человеком, была вполне правдива. Действительно, недавно бушевавшая чума даже в Бенаресе унесла много жизней.

«Что же вы сможете сделать с восемью аннами? – спросила я. – Я с удовольствием дам вам несколько рупий на самые насущные потребности».

«Благодарю вас, – ответил мой собеседник. – Восьми анн вполне достаточно на сегодня. Завтра мне больше не нужна будет помощь».

Я настаивала, но безрезультатно. Спустившись в сад, я вручила ему монету, которую он просил. Вежливо поклонившись, он удалился.

Через три дня после этого случая я пошла навестить могилу знаменитого аскета Башкарананды, чьей ученицей я была в юности. Приблизившись к этому месту, я столкнулась с группой людей во главе с уже знакомым мне джентльменом-саньясином. На лицах его последователей я видела выражение неистового рвения, столь свойственного индийским ученикам, сопровождающим своего учителя.

Он подошел со спокойной уверенностью. Бамбуковая трость с тремя узлами, украшенная оранжево- розовым муслиновым бантом, символом отречения от трех миров[88],