меня, если хочешь. Еще один жирный минус мне в добавление к уже имеющимся у тебя, но, пожалуйста, не осуждай Беа. Или ее мать.
Джеймс взглянул ему в глаза:
— Кто ее мать?
Кон покачал головой, но не отвел взгляда от непреклонного лица сына.
— Я не назову тебе ее имени. Она была той девушкой, которой я очень сильно дорожил когда-то давно, когда сам еще был мальчишкой. Той, которую я… которую я любил, Джеймс. Достаточно сказать, что все случилось до того, как я женился. Я ничего не знал о Беа — понятия не имел, — пока не вернулся из-за границы в прошлом году. Понятия не имел, что оставил двоих детей. И одного этого достаточно, чтобы устыдить меня. — Он сглотнул. — Я знаю, что разочаровал тебя, Джеймс, и что было бы слишком просить тебя простить меня. Я был молодым и глупым, когда уезжал из Англии, и очень, очень несчастным. Мы с твоей мамой не… не подходили друг другу. В этом не было ее вины, ни в малейшей степени. Это был брак по расчету, устроенный моим сумасшедшим старым дядюшкой и твоим дедушкой. Я… в общем, финансовое положение в Гайленд-Гроув было очень плохим. Наверняка мама тебе что-то рассказывала, — добавил Кон с растущим отчаянием.
Как он мог думать, что это будет легко?
— Она только читала мне твои письма, все до единого, даже если мне было скучно и неинтересно. Но дедушка Берриман был страшно зол на тебя. Называл тебя обманщиком.
— Я и был им. Но за все эти годы скитаний я ни разу не изменил твоей матери. Ни единого раза.
Джеймс фыркнул. Желчь подступила к горлу Кона, и ему захотелось исчезнуть. Дрожащей рукой он откинул волосы со лба.
— Можешь мне не верить. Да я и не жду, что ты мне поверишь. Если это может послужить хоть каким-то утешением, я ненавижу себя гораздо сильнее, чем ты меня.
— Я не ненавижу тебя. — Кон не услышал полной убежденности в голосе сына. Джеймс сказал это машинально, из чувства долга, а не из-за какой-либо привязанности.
— Пожалуйста, слезь с изгороди. Давай прогуляемся к озеру. Там прохладнее.
Джеймс перебросил ногу и соскользнул вниз, зацепившись курткой за проволоку. Кон хотел отцепить его, но Джеймс дернулся, порвав куртку. Кон напомнил себе, что должен уважать границу между ними, которую установил сын, хотя все, чего ему хотелось, — это обнять Джеймса и сказать ему, как он сожалеет, что так испортил им жизнь.
Он пошел вслед за мальчиком по поросшей травой тропинке, держась сзади на почтительном расстоянии в пять шагов. Они вошли в рощу, которая спускалась к озеру, и Кон развязал свой пропитанный потом шейный платок.
— Мне было всего девятнадцать, когда я женился на твоей матери, даже еще совершеннолетним не был. Я не оправдываюсь, но мой дядя, как опекун, настоял на этом браке. Я был по уши в долгах у твоего дедушки Берримана. Очень много людей зависело от меня и моего поместья, а я был почти банкрот. Дядя очень хорошо позаботился об этом.
В Джеймсе было слишком много от Берриманов, чтобы когда-либо оказаться в таком уязвимом положении, и Кон был искренне этому рад. Его сыну не придется принимать решения, которые будут разрывать его сердце — если оно у него есть — надвое.
— Мама не любила твоего дядю. Ей постоянно приходилось посылать ему деньги.
— Она была мудрой, твоя мама. Он и его брат, мой отец, никогда не ладили, и когда он стал моим опекуном, увидел свой шанс поквитаться с династией Коноверов. Было ли все это намеренно, или виной всему плохое финансовое планирование, я точно не знаю, но к тому времени, когда я вернулся из Кембриджа, положение было ужасное. Мы с дядей заключили сделку с твоим дедушкой, и брак был, таким образом, устроен.
Блеск солнца на серебристой воде ослеплял. Кон повернулся к воде спиной и сел на землю. Джеймс опустился напротив.
— Мы с матерью Беа любили друг друга. Мы… мы повели себя не очень благоразумно, когда узнали, что я должен жениться. Уверен, ты слышал — ведь ты же учишься в школе, — о чем говорят в дортуаре. Что происходит между…
— Да-да. — Лицо Джеймса скривилось от отвращения.
Кон чуть не улыбнулся. Через несколько лет это изменится. Когда он встретит свою девушку. Когда встретит свою Лоретту.
— В общем, мы с этой девушкой расстались, и я женился на твоей матери. Твоя мама была красивая и умная. Она помогала своему отцу в ведении дел. Была значительно старше меня и очень… волевая. Марианна знала, чего хочет, стремилась к этому и получала это. — Кон помолчал, заново переживая ту унизительную угнетенность, которую чувствовал, находясь под пятой Берриманов.
Он признался Лоретте, что нарушил свою языческую клятву ей и скоро станет отцом. Он устало тащился назад, сунув руки в карманы. Пальцы теребили вышитый мешочек, который он нашел вчера на ветке дерева, полный серебристых бусин с выходного платья Лоретты — в этом платье она была в ночь их «свадьбы». В их ночь он взял ее девственность под низко свисающими ветвями дерева. Тот первый раз был слишком быстрым и неуклюжим, но потом, позже, они нашли свой, ведь в течение лета они старались встречаться так часто, насколько это было возможно. Когда они занимались любовью после своей языческой свадьбы в кольце камней, они уже хорошо изучили друг друга.
Теперь он потерял Лоретту навсегда. Потрясение в ее глазах сказало ему, что он предал ее окончательно. У него долг перед своей женой и их ребенком, долг перед теми, кто от него зависит. Он со злостью отшвырнул с дороги упавшую ветку. На следующий год он получит свои деньги и освободится от Берриманов. Уговорит Лоретту бежать с ним. Они могут поехать куда угодно. Можно даже отправиться по стопам его бесшабашного деда.
К тому времени у него будет сын или дочь. «Молись о сыне», — сказал ему тесть, ибо, пока его жена не произведет на свет наследника, он будет привязан к Марианне Берриман сложным договором, который дядя подписал от его имени.
Кон подавил в себе порыв разорвать что-нибудь в клочья. Одной рукой он перекатывал гладкий камень в кармане, а другой сильно, до боли сжимал мешочек с бусинами. Два бесполезных символа многолетней любви и дружбы. Он мог швырнуть их в реку и покончить с ними, но Лоретту так просто из его сердца не выбросить.
Он вошел в прозрачную пустоту, которая когда-то была Гайленд-Гроув. В доме было тихо, рабочие закончили ремонт. Городские слуги Марианны двигались с безупречным изяществом, когда провожали его в спальню — истинный образчик того, какой должна быть опочивальня аристократа. Здесь, по крайней мере, был какой-то цвет: темно-красное покрывало, одного тона со стенами, пушистые коврики перед камином, картина, изображающая настороженно застывшего оленя. Не было и следа коллекции камней Кона, или дедушкиных книг, или лодок, которые они с Лореттой вырезали, чтобы пускать по реке. И хотя был разгар дня, Кон бросился на кровать прямо в одежде и сапогах и дал волю слезам.
Кон осторожно подбирал слова:
— Я был возмущен, зол и обижен. Чувствовал себя подкаблучником. Я был еще глупым мальчишкой, а твоя мама… она была женщиной.
Джеймс почти улыбнулся:
— Она любила командовать. Она и мной командовала.
— Я пытался наладить наши отношения, правда пытался, — солгал Кон, надеясь, что Джеймс ему поверит. — Твоя мама очень обрадовалась, когда узнала, что у нас будет ребенок. Ты. Мы оба обрадовались. Но когда ты родился, я почувствовал себя еще более бесполезным, чем раньше. Поэтому я уехал… Я не собирался отсутствовать долго. Но дни превращались в недели, а месяцы в годы, а я все не возвращался. Я… просто не мог.
В двадцать Кон чувствовал себя мухой в куске янтаря, которая не может даже слабо шевельнуть крылом. Он боялся возвращаться, боялся, что его с таким трудом завоеванная независимость испарится под холодным взглядом голубых глаз Марианны.
