Письмо Этты Оливии Клеменс к Ракоци Сен-Жермену Франциску в меотийский Пантикапей.
«Мой дорогой!
Вот я и в Риме! Он очень переменился. Амфитеатр Флавиев, затмивший собой все имперские цирки, включая Большой, полностью завершен. Толпа в нем гуще, а игры проводятся чаще, чем в прежние времена, однако с арены напрочь сошли искусство и виртуозность. Римлянам нужна бойня, и они ее получают. Гладиаторы, если только к размахивающим мечами увальням подходит это название, сражаются кое-как, и вряд ли их мастерство можно улучшить. На первом плане теперь бестиаргш, натаскивающие зверей на убийство. Сейчас в большой славе владелец четырех огромных слонов, обученных протыкать людей бивнями. Толпе это нравится, а мне кажется отвратительным.
Воспользовашисъ твоей любезностью, я поселилась на вилле Ракоци. За ней хорошо следят, хотя многие из тех экзотических растений, о которых ты мне говорил, погибли без твоего пригляда. В остальном же все выглядит так, как ты мне и описывал,правда за тренировочным треком появились новые домики для рабов, весьма добротно построенные, как раз в твоем вкусе.
На днях мне представился случай повидаться с моим племянником, разумеется не открываясь ему. Представь себе флегматичного дядьку, которому за пятьдесят. Он был галантен и даже сказал, что я напоминаю ему мать. Странное ощущение, когда сын сестры обращается с тобой по- отечески.
Император Марк Ульпий Траян охвачен строительной лихорадкой. Он полон решимости оставить свой след в Риме, даже если этот след развалит весь город. Впрочем, народ его, кажется, любит – за здравомыслие и внимание к беднякам. Золотой дом почти разобрали, материалы пустили на сооружение бассейнов и арок по всему Риму. Помнишь ли ты наше свидание в парке? Парка нет, озера нет, от гигантского здания остался один вестибюль, как памятник прежнему сумасбродству.
И все же порой я не могу поверить, что прошло уже тридцать лет. Свиной рынок бурлит, торговцы вопят, и даже цены на мясо, похоже, не изменились. В такие моменты мне кажется, что я никуда и не уезжала. Потом донесутся обрывки незнакомой мелодии, и волшебство разрушается. Я вижу, что Рим не тот. Примета времени - множество иудеев, называющих себя христианами. Половина римских чиновников состоит из вольноотпущенных приверженцев новой веры. Можно подумать, что они собираются прибрать к рукам всю империю через ее бюрократический аппарат.
Я нашла двух молодых людей и прелестную юную патрицианку, с которыми время от времени делю ложе. Мне доставляют большое удовольствиесвидания с ними. Думаю, ты был прав, утверждая, что мне без Рима нельзя.
Но я скучаю по тебе, Сен-Жермен. Мне не хватает твоих суждений, твоей заботливости, твоего понимания и сочувствия. Однажды мы снова увидимся, и ты расскажешь мне о своих скитаниях по свету. Дают ли они тебе что-то? Или только усугубляют твое одиночество'? Да, я знаю, как сильно ты хочешь найти человека, который самозабвенно и без оглядки одарил бы тебя своей нежностью и любовью, но так ли уж это необходимо? Если бы ты добивался лишь подобной взаимности, мы с тобой никогда бы не встретились, и я бы давно умерла. Твое великодушие удержало меня на краю пропасти и оберегало все последние годы, а превыше всего я ценю твою щедрость, позволившую мне сделаться такой же, как ты.
О, вот что тебя без сомнения позабавит! Появилась новая книга, весьма популярная, автор ее намекает, что сюжет взят из жизни. Он описывает похождения одного порочного, самодовольного и напыщенного сенатора, унижавшего собственную жену, злоумышлявшего против властей, надувавшего и предававшего всех и вся и в конце котков наложившего на себя руки. Герой книжки действует в республиканские времена, но старики-сенаторы злятся и бубнят, что издателю надо бы извиниться, хотя никто не знает, перед кем и за что. Юст пришел бы в ярость, узнав, какой на него состряпали пасквиль. Ты видишь? Я пишу его имя без гнева, ненависти или страха. Нет, я не забыла того, что он сделал со мной и с моей семьей, и, вероятно, никогда не забуду, но никогда, как ты говоришь, чересчур долгий срок, и через век-другой память, возможно, оставит во мне лишь табличку вроде кладбищенских, сообщающуюо ком-то малоизвестном и со слегка подпорченной репутацией.
Между прочим, я посетила гробницу - ту самую, из которой ты однажды меня извлек. За ней не приглядывают, и она заросла чертополохом. Сторож с опаской сказал мне, что иногда в тех местах разгуливает женщина в окровавленном саване, проклинающая сгубившего ее мужа. Мне хотелось смеяться, и в то же время голова у меня кружилась, как у человека, стоящего на вершине высокого мыса и пытающегося разглядеть что-то внизу.
Роджериан был столь любезен, что прислал перечень мест, где ты в ближайшие годы собираешься побывать. Вот уж не думала, что у тебя в Персии столько земельных угодий. Ты возьмешь с собой все ту же танцовщицу или надеешься очаровать какую-нибудь персиянку? Я слишком привыкла к тому, что ты всегда рядом, и постоянно напоминаю себе, что теперь для разговора с тобой мне вовсе не достаточно пересечь внутренний дворик. Учти на будущее: я должна знать, где ты. находишься, так мне легче сносить разлуку. Одна Исида ведает, сколько времени будут идти до тебя мои письма. Или как долго твои письма будут идти ко мне. Пиши мне почаще, это приказ. Иначе я наполню дорожные сундуки римской землей и отправлюсь искать тебя по всему свету.
Единственная вещь, о которой я сожалею, войдя в новую жизнь, это то, что преображение положило конец нашей физической близости. До чего же грустно, что мы не можем оказывать друг другу поддержку подобного рода. Помнишь последние наши ласки в подземелье Большого цирка? Почему-то мне кажется, что я там пережила наивысший восторг, какого мне ни с кем и никогда уже не достигнуть. Я люблютолько тебя, это правда, и с тобой же разлучена. Однако ты прав: существует и компенсация.
Мне пора. После полудня намечена торжественная погребальная церемония, где соберется весь свет. Усопший, его имя Некред, владел когда-то в Большом цирке зверинцем. Он приятельствовал с Титом Флавием Армицианом, и тот, сделавшись императором, подарил ему три поместья с лошадиными фермами. Домициан пошел дальше и женил его на одной из своих кузин, так что старый Некред в свои семьдесят вознесся весьма высоко, но продолжал заниматься разведением лошадей и умер на руках у супруги. Если верить слухам, этот Некред некогда в одиночку предотвратил мятеж аренных рабов, чем спас Рим от неминуемой гибели. Обещаю тебе, что на поминках я не стану чересчур громко хихикать.
Собственноручно
