собирается манипулировать им, стать хозяйкой в доме? Так не будет. Она смирится, или… Или ничего у них не выйдет, как бы больно ему не было.
И еще одно беспокоило: Ранели останется, но при этом всячески будет выказывать недовольство. После всего, что навалилось: заговора против Охотника, убийства Корсака и Сафер Крохаль, отъезда Удагана, потеря памяти Шелы — это бы его окончательно взбесило. Больше всего хотелось покоя. Чтобы хоть где-то в этом мире можно было обойтись без переживаний и суеты.
Почуяв жилье, конь ускорил шаг. Разложив все по полочкам, Алет как бы сжался в комок. Он приготовился ко всему, что мог встретить дома, продумал поведение.
Когда лес расступился и показался замок, ворота там уже были распахнуты: видно, эйм-каракар заметил его издалека. Первым навстречу вышел отец — взгляд полон беспокойства. Последние события состарят его сразу лет на десять.
Сокол соскочил с коня.
— Здравствуй, — отец прижал его голову к плечу. — Почему один? Где Шела, Трис?
Алет, убедившись, что мать тоже его слышит, объяснил коротко:
— Шела жив, но ничего не помнит. Совсем ничего. Даже татуировка на груди исчезла. Трис живет в том же доме.
— Как это? — Тана подошла ближе. — Если он ничего не помнит, то…
— Я окольными путями смог договориться, чтобы ее взяли служанкой. Она так хотела.
— Служанкой? — ужаснулась Тана. Для жены эймана такая работа была почти позором.
Алет пожал плечами:
— Для нее это единственная возможность быть рядом с ним. Она вернет хоть что-то…
— Ладно, — распорядился отец, — иди в дом. Тебе надо отдохнуть с дороги. Я позабочусь о коне.
С некоторым напряжением Сокол направился к двери. С Ранели он столкнулся на пороге.
— Приехал? — неловко обнимает, легко прикасается губами к щеке и отступает. Будто волна приласкала берег. Он удерживает ее, возвращает к себе. Ловит взгляд, пытается определить, что за этой вежливостью: укор, обида или… Она смотрит спокойно, робкая улыбка дрожит, и тут же глаза опускаются. — Пойдем, я уже накрыла на стол. Ты наверняка голоден.
Голоден. Конечно, голоден.
Он садится за стол. В полумраке столовой Ранели движется как тень, умело расставляя различные сосуды.
— Хватит, — останавливает он ее в какой-то момент. — Тут еды на десять человек.
Она послушно опускается на стул, руки складывает на коленях, лицо опущено. Алет оглянулся — родители ушли. Хотят, чтобы они поговорили наедине. Наверно, так будет лучше.
— Дуешься на меня? — он старается сохранять спокойствие, хотя от предположения, что Ранели обижается, тогда как виновата сама, в душе растет злость.
Она долго молчит. Наконец он слышит тихий голос.
— Нет. Глупо обижаться на то, что ты такой, какой есть.
— Ты не такая, как всегда, — усмехнулся он. — И не похожа на женщину, которая не обижается.
— Такая, как всегда, я тебе не нравилась, разве нет? — она на мгновение подняла взгляд. — Я не обижаюсь, поверь мне на слово. И я постараюсь стать удобной для тебя. И так слишком много навалилось, я не хочу быть еще одной проблемой.
— Мудрое решение, — глубокомысленно кивнул он и потянулся за ложкой, чтобы положить себе картофель. Но вновь замер. — То есть ты теперь будешь ходить с видом скорбящей вдовы, чтобы показать, что ты не обижаешься и будешь послушной женой?
Ранели вскинула подбородок, и он услышал глубокий вздох.
— Я буду такой, как ты хочешь, — терпеливо объяснила она после паузы. — Если надо смеяться — я буду смеяться. Если хочешь — спляшу. Если хочешь — ты вообще меня больше не увидишь.
— Ладно. Я хочу, чтобы ты перестала корчить из себя не знаю что. Это возможно?
Теперь она расправила плечи, вытянулась в струнку.
— Я постараюсь. Хотя мне было бы проще, если бы ты выражался конкретней: сделать другую прическу, сменить платье…
— Выражение лица и тон! — он начал раздражаться.
— Хорошо, — она расслабилась, улыбнулась с нежностью. — Так лучше?
— Гораздо! — он положил себе в тарелку картошку. — Буду благодарен, если ты дашь мне поесть в одиночестве.
— Хорошо, — она тут же ушла на кухню.
Алет собрался уже поесть, затем в сердцах швырнул ложку на стол и пошел следом за девушкой. Ранели стояла у очага, сникшая, сжавшаяся, словно ожидая удара. Он развернул ее, прижал к себе, поцеловал лоб, щеки, нос, прижался к губам и не отпускал, пока не почувствовал, что она не расслабилась, пока не сомкнула руки на шее, пока не ответила на поцелуи.
Он был голоден. Очень голоден.
Ранели лежала у него на плече, уткнувшись носом прямо в татуировку. Алет давно заметил, что она любит лежать так и украдкой целовать изображенного сокола. Они молчали. Он не хотел никаких слов, боясь, что если только они заговорят, опять будут ссориться. Но молчание девушки создавало неприятный осадок. Раньше она никогда не молчала. Наоборот, будто плотину прорывало: болтала так, что слово не вставить. Ему хотелось спать, а она мучила расспросами.
— Ты не хочешь узнать, как я съездил? — он погладил обнаженные плечи, пропустил сквозь пальцы шелковистые волосы.
— Я слышала, что ты рассказал родителям, — объяснила она тихо.
— Ну да, — он вспомнил о ее остром слухе. — Как ты думаешь, я должен был позволить Трис остаться? — расспрашивал он.
— Хорошо, что ты позволил ей выбирать, — вымолвила Ранели. — Пусть другие сплетничают о ее работе, но это ее жизнь. Ее любимый.
То, что Ранели не ограничилась односложным ответом, успокоило Алета: она оттаяла.
— А ты бы поступила также? — уточнил он лукаво.
— Я бы сделала все, чтобы с тобой этого не случилось.
— Как она могла уберечь Шелу? — удивился Алет. — Разве тут можно было что-то поделать?
— Да, действительно, — в голосе слышалась ирония.
— Нет, правда, — он чуть тряхнул ее за плечи. — Что она могла сделать? — Ранели со вздохом начала одеваться. — Ты уже уходишь?
— Там дел полно, — объяснила Ранели. — Надо помочь Тане.
— Ты не ответила.
— Я не хочу отвечать, — объяснила она. — Я могла бы предложить несколько вариантов, но боюсь, ни один из них не подходит для жены эймана, — по лицу Сокола скользнула тень, и она торопливо добавила. — Но это ничего. Я привыкну. Давай не будем ссориться.
— Давай, — согласился Алет. — Побудь со мной еще немного.
— Я не могу, — покачала головой, тут же просительно посмотрела на мужа. — Действительно не могу. Я обещала Тане помочь. Не обижайся.
— Хорошо, — он тоже потянулся за рубашкой. — До вечера?
— Да, до вечера, — просияла она.
В столовой его ждал отец.
— Все остыло, — указал он на стол.
— Ничего, — Алет сел на свое место. Но прежде чем он взялся за ложку, Ранели быстро убрала тарелку, и поставила другую, с дымящейся картошкой. И тут же покинула столовую.
Каракар усмехнулся. Сокол сделал вид, что ничего особенного не случилось, и принялся за еду.
— Что-нибудь произошло без меня? — поинтересовался он.
— Пару раз заходил Щуа. Очень расстроился, что ни тебя, ни Удагана нет дома. Он уже пришел в себя. Слухи о нашей причастности к смерти его матери утихли. Все только и говорят об Охотнике. Щуа горит
