— Да, это так.
— Вот видите, — опять вступил в разговор Бондиле, изображая высшую степень благожелательности. — И у нас появится шанс пройти этот путь, если мы с вами, Жан Марк, вы и я, проявим капельку прагматизма, толику здравомыслия и пустим в ход научную прозорливость. — Он потер подбородок. — Большие находки, естественно, должны регистрироваться как местными учреждениями, так и нашими университетами, но среди руин попадается, как вы знаете, и множество мелких вещей, каковые учитывать вовсе не обязательно.
— Только не говорите, что вы отказываетесь, — взмолился Омат. — Вы ведь пока не знаете, что найдете, так есть ли причины упрямиться? Предположим, вы обнаружите сумку с окаменевшими фруктами. Какой в них прок для ваших ученых или наших египетских крючкотворов? В самом деле, какой? Даже простые грабители не позарятся на подобную ерунду. Зато меня такое приобретение весьма перед вами обяжет.
— Мне не хотелось бы ставить под удар свою репутацию, — заявил молодой человек, но уже не столь решительно, как с минуту назад. — Вдруг кто-то что-то узнает?
— Что ж, в этом случае вы будете все отрицать. А я вас поддержу, если вдруг запахнет паленым. — Бондиле покровительственно усмехнулся. — А вы, в свою очередь, защитите меня. Если мы сами не станем бросать тень друг на друга, кто сможет скомпрометировать нас?
— Слушайте профессора Бондиле, — посоветовал Ямут Омат. — Он человек разумный и многоопытный. Он дольше пробыл в Египте и хорошо понимает нашу страну.
Ни тот ни другой француз не уловили в голосе собеседника презрительные нотки.
— А что, если я дам вам слово молчать, но все-таки не вступлю в эту сделку? — спросил вдруг Жан Марк, неожиданно для себя отыскав выход из затруднительной ситуации.
Омат устало покачал головой.
— Вам известно, сколь много несчастий обрушивалось на европейцев в этой стране? Кто-то стал инвалидом, а кто-то погиб — и все от пренебрежения к специфике египетской жизни. Кто знает, вдруг скорпион проберется в ваше жилище? Как вы сможете противостоять атаке этого насекомого или, допустим, аспида? А на месте раскопок что сможете вы поделать, если вдруг рухнет расшатанная плита? — Улыбка Омата была просто ангельской, но глаза оставались серьезными.
Жан Марк невольно отпрянул.
— Вы не посмеете, — пробормотал он, не понимая, верить своим ушам или нет.
— Я? — воскликнул Омат. — Разумеется, я ни на что подобное не способен. Я человек мирный, месье Пэй. Но это не значит, что вы застрахованы от всякого риска. — Он покосился на Бондиле. — Ваш руководитель знает, как обходить эти опасности. Доверьтесь ему.
— Месье Омат абсолютно прав, Жан Марк, — кашлянув, произнес Бондиле. — В этом вопросе я не стал бы с ним спорить.
Жан Марк ощутил холодок в животе.
— Так, значит, вы с ним заодно?
— Мне казалось, что это и так ясно, — парировал Бондиле. — Но я заодно и с вами. И буду стоять на ваших позициях, если кто-то осмелится выступить против вас. — Он кивком указал на араба. — Мы оба желаем вам только добра, Жан Марк, но нам нужно знать, что вы нас не подведете.
— Тогда успех гарантирован, — заверил Омат.
Жан Марк судорожно кивнул, с трудом выдыхая воздух и надеясь, что видит спьяну дурной сон, от которого поутру останутся лишь головная боль и тошнота.
— Конечно, я вас не подведу, — произнес он упавшим голосом, понимая, что утро не принесет никакого спасения.
— Чудесно! — воскликнул Ямут Омат.
— Я ничего иного от вас и не ждал, — сказал Бондиле и протянул своему подопечному руку.
Письмо Эрая Гюрзэна, посланное из Фив графу де Сен-Жермену в Италию, на озеро Комо.
«Моему глубокоуважаемому учителю Сен-Жермену именем Господа и Святого причастия!
Надеюсь, это письмо дойдет до вас до того, как вы вернетесь в Швейцарию, но если нет, не волнуйтесь — такая заминка не повлечет за собой никаких неприятных последствий.
Пусть это и странно, но я благодарен вам за то, что вы свели меня с мадам де Монталье. К моему удивлению, она и впрямь оказалась знающим и хорошо образованным исследователем жизни древних народов, не хуже любого из тех, с кем я знаком, хотя поначалу мое впечатление было резко противоположным. Я признал это перед Богом, как признаю и перед своими монастырскими братьями, когда к ним вернусь, а пока попытаюсь найти способ испросить у этой достойной дамы прощение за свое предвзятое мнение о ней, оказавшееся в корне неверным.
Мы деятельно участвуем в изысканиях фиванской экспедиции профессора Бондиле. Большая часть времени уходит на раскопки развалин и копирование всех обнаруженных текстов. Мадам де Монталье в восторге от этой работы, результаты раскопок ей кажутся более чем удовлетворительными, однако временами она признает, что с расшифровкой древних надписей не все пока гладко. Экспедиция пока не нашла ничего сенсационного, но тем не менее информация, считанная со стен почти не затронутого временем храма, все накапливается и в конечном итоге может дать ожидаемые плоды.
Профессор Бондиле проявляет большой интерес к мадам де Монталье, но вовсе не как к коллеге. Это потуги ревнивца. Мадам говорит, что ее они не волнуют, но я все же тревожусь, ибо упомянутый Бондиле не из тех, кто способен смириться с отказом. Я пытаюсь внушить это ей, но она не внимает подобным советам и выслушивает их только из вежливости, полагая, что увлеченность профессора не более чем кратковременное поветрие, не влекущее за собой никаких серьезных последствий. Я же настроен менее оптимистично, ибо опасаюсь беды. Бондиле имеет здесь вес, и, стоит ему узнать, что предмет его вожделений отдает предпочтение кому-то другому, бури, я думаю, не миновать.
Кстати, о предпочтениях. В последнее время мадам де Монталье дарит свое внимание одному немцу, поселившемуся на соседней вилле. Этот врач, зовут его Фальке, не принадлежит к клану охотников за древностями, но часто проводит время в их обществе, ибо число европейцев здесь очень невелико. Человек он достойный, не легкомысленный, способный сделать мадам предложение, но, когда я ей на то намекнул, она рассмеялась и заявила, что о супружестве не помышляет, ибо оно несовместимо с избранной ею профессией. Я попытался напомнить ей, что каждая христианка, как носительница наследия Евы, обязана выйти замуж и народить детей, но мадам стоит на своем. Рассуждения о нравственных последствиях ее действий также не принесли результата. Мадам сказала, что подобная нравственность для нее пустой звук. Она согласна на любовную связь, но не более, да и Фальке пока помалкивает, очевидно, подозревая, что ему дадут от ворот поворот. Вот ситуация, которая меня тяготит. Подскажите, что можно тут сделать. Я буду рад любому совету, а до того пусть все остается как есть.
Вернемся к исследованиям. Три дня назад мадам де Монталье сообщила мне, что почти закончила снимать копии с текстов некоего небольшого и очень загадочного помещения внутри храма. Завершив работу, она намеревается посвятить все свое время расшифровке старинных надписей, после чего хочет просить меня отвезти этот труд в Каир, ибо не доверяет профессору Бондиле. Тот непременно присвоит часть монографии, прежде чем дать разрешение на ее публикацию, а мадам это возмущает, хотя ей и известно, что такова практика множества экспедиций, во главе которых стоят не очень-то чистоплотные люди. Научный мир закрывает на это глаза, ибо с исторической точки зрения все равно, тот или иной человек совершил открытие, но мадам так не считает, как, впрочем, и ваш покорный слуга. Так что примерно через месяц я еду в Каир, о чем и уведомляю.
Временами до нас доходят известия о войне греков с турками. Поговаривают, будто в прошлом или позапрошлом году там, сражаясь за греков, погиб английский поэт. Мы все гадаем, правда ли это или выдумка, симпатичная всей Европе. Мой опыт общения с британцами (независимо от того, поэты они или нет) подсказывает, что не в их правилах принимать сторону угнетенных. Если вы что-либо о том знаете, сделайте милость, проясните этот вопрос. К тому же разгорающийся в Европе конфликт тут многих тревожит: война может перекинуться и в Египет, последствия чего будут более разрушительными, чем это можно себе представить.
