Сквозь гулкое хлюпанье, заложившее слух, Санх Жерман услышал приказ и почувствовал, как к его шее тянутся чьи-то руки. Он, уворачиваясь, поджался, потом распрямился и обратным движением локтя нанес такой сильный удар, что Кафуе Джехулот врезался в стену, задев хребтом ребро полки. Закатив глаза, заговорщик сполз на пол, на него посыпались банки и пузырьки.
Следующим, кто испытал на себе гнев Санх Жермана, был Денин Махнипи. Предводитель убийц вдруг понял, что он куда-то летит, и через мгновение тяжелая крышка перевернувшегося стола хлопнула его по затылку.
Уанкет Амфис метнулся к двери, надеясь спастись, но окровавленные пальцы преследователя сомкнулись на его правом запястье. Падая, незадачливый жрец снес плечом дверной косяк, услышал треск ломающихся костей и потерял сознание.
Мосахтве Хианис не верил себе. Тот, в кого он с десяток раз успел погрузить свой нож, шел на него, страшно сверкая глазами.
— Нет… нет… — забормотал оробевший убийца.
— Предатель, — прошептал Санх Жерман, хватая его за горло.
Перепуганный Мосахтве Хианис попытался высвободиться, но ему удалось лишь привалиться к стене, увлекая душителя за собой. Скрипнула дверь, и на пороге покоев появился Аумтехотеп с двумя храмовыми старейшинами. Все трое замерли, где стояли, с ужасом наблюдая за происходящим.
— Господин! — воскликнул Аумтехотеп, оправляясь от первого потрясения.
Мосахтве Хианис уже хрипел, его лицо посинело, как слива.
— Верховный жрец весь в крови! — закричал один из жрецов, пришедших с Аумтехотепом, и бросился в комнату. — У них ножи, — после паузы сообщил он.
Аумтехотеп был проворней старейшин и уже стоял возле Санха Жермана, пытаясь оттянуть его от задыхавшегося заговорщика.
— Господин, господин, подумайте, что вы творите! — приговаривал он.
Затуманенный яростью Санх Жерман слышал слова слуги как через вату. Тут боль взяла свое, и он оттолкнул от себя Мосахтве Хианиса. Окровавленная рука его оперлась о сломанный стол.
— Они меня поджидали.
— Вы с ними расправились, — бесстрастно сообщил Аумтехотеп.
— Надо полагать, — сказал Санх Жерман, пытаясь встать ровно. Аумтехотеп его поддержал. Верховный жрец прикрыл глаза. — Сколько на мне ран?
Старец, осматривавший Кафуе Джехулота, взглянул на него снизу вверх.
— Мы не считали, верховный жрец. — По тону его было ясно, что считать их и не стоило, ибо чуть ли не каждая являлась смертельной.
— Ладно, — сказал Санх Жерман слабеющим голосом, голова его запрокинулась. — Аумтехотеп…
— Да, господин, — отозвался слуга.
— Помоги мне… — В темных глазах, подернутых болью, мелькнула ирония. — Помоги мне покинуть Дом Жизни.
«Тридцать девять дней я лежал во дворе Дома Жизни и слушал песнопения жрецов, пытавшихся отогнать от меня смерть. Денин Махнипи со своими сообщниками был отослан к Анхнес Неферибре, а она приказала их всех утопить. Кто-то нашел записи Нексумета Атео. Когда я вновь переступил порог Дома Жизни, картуш с моим именем помещался рядом с картушем Имхотепа, а самого меня провозгласили богом.
Век спустя я покинул Черную Землю, отправившись на север, в Афины, но по пути решил посетить родные места. Их обитатели встретили меня довольно приветливо, однако точно так же, как египтяне, они видели во мне лишь чужестранца, и я, восстановив силы, без сожалений с ними расстался, положив тем самым начало цепи бесконечных странствий.
Возможно, тебе тоже пора тронуться в путь. В Каир за тобой уже идет моя яхта. Под постелью в твоей каюте покоится сундук с доброй землей из Савуа, еще два таких сундука хранятся в трюме. Капитану велено беспрекословно выполнять все твои приказания, а меня ты отыщешь на Крите — через четыре дня я отплываю туда.
Не забывай, Египет — это Африка, а не Франция. Африка все поглощает. В скалах ее рядом с сокровищами, сулящими человеку богатство и славу, прячется смерть. Храмы, какие сейчас ты раскапываешь, ожидали тебя три тысячи лет, они в состоянии подождать еще какое-то время. Оставь их на пять, на десять и даже на сотню лет — Египет останется прежним. Как и я, моя дорогая. Мы в этом смысле различаемся с ним только в одном, а в чем — попробуй догадаться сама. Ладно, скажу: я буду любить тебя, даже когда все диковины. Черной Земли станут прахом.
Апрель — июль 1828 года
Письмо Фердинанда Чарлза Монтроуза Алджернона Троубриджа, посланное из Фив его отцу Перси Эдварду Монтроузу Данте Троубриджу в Лондон.
«Высокочтимый сэр! Исполняя вашу волю, я намереваюсь отплыть из Каира 19 июля на корабле „Герцогиня Кентская“ (который зайдет в Барселону, прежде чем взять курс домой), а посему рассчитываю покинуть Фивы где-то к концу мая. Как ни крути, отсюда до дельты Нила четыреста миль, и в один день их не одолеешь. Правда, мы поплывем по течению, но все равно путешествие будет долгим. Багаж отправлять отдельно я, конечно, не стану, ведь человеку в пути нужен комфорт.
Позвольте сказать вам, что уезжаю я с большой неохотой, так как успел подпасть под очарование этих краев. Никогда не думал, что мне придутся по вкусу научные изыскания, но тем не менее это так. Надеюсь, моя женитьба всех успокоит и у вас уже не будет причин удерживать меня дома, если я захочу когда-нибудь еще раз вернуться сюда. Да, в Египте подчас бывает несладко, и все-таки именно здесь зарождался в свое время мир. Во всяком случае, мне так думается, и я готов терпеть и пыль, и жару ради того, чтобы без чьего-либо посредничества соприкасаться с чем-то воистину грандиозным, не поддающимся никаким логическим объяснениям, отчего занимается дух. В тени колоссальных, отвоеванных у пустыни строений вся пышная архитектура Рима кажется карликовой, а ведь до недавнего времени мы ничего в этом смысле величественнее и представить себе не могли.
Нет, я, конечно же, неученый, а всего лишь любознательный дилетант, имеющий сносное образование. У меня нет желания внести свою лепту в научные монографии о стране пирамид, зато во мне зародилась неизбывная жажда ею восторгаться, чем я, признаюсь, в первую очередь обязан мадам де Монталье. Симпатия к женщине породила симпатию к тому, чем она занимается. Дальше — больше, сейчас я действительно заинтригован тем, что скрывается за поражающим воображение фасадом Египта, к которому мне было дано лишь приблизиться — и, увы, на весьма короткое время.
Повторяю еще раз: я хотел бы вернуться сюда, хотя понимаю, что волшебство изрядно повыветрится, ведь большую часть моих мыслей будут заполнять дом, дети, жена. Но… Ах, отец! Если бы вам хоть краем глаза довелось взглянуть на все эти пирамиды, храмы, и обелиски, то… впрочем, вы ничего такого не видели, так что бесполезно о том толковать.
По возвращении домой я постараюсь быть паинькой и с огромной радостью обниму матушку, племянников и сестриц. Передайте, что я везу для них несколько тюков с тканями, а также медные блюда, вазы и все такое. Я лично занимаюсь их упаковкой, чтобы подарки не пострадали в пути.
Однако заранее сообщаю, что ничего из древностей привезти не смогу. Даже если бы я сам что- нибудь отыскал, то счел бы неправильным присвоить находку. Знаю, многие отнесутся к этому с неодобрением, но я с некоторых пор разделяю точку зрения мадам де Монталье, которая все активнее
