пересказать это Тому или кому еще. Все напрасно. Мир вливается в сердце и переполняет его, и слова тут бессильны. Если б я умел говорить лучше! Я начал произносить слоги, обрывки слов, ходил взад-вперед, все больше заводясь от усилий понять свои ощущения, выразить их словами.
Это было невозможно, и, если бы я и впрямь решил добиться желаемой внятности, мне пришлось бы тупо смотреть на море весь день. Однако мысли мои переключились на другую загадку. Я стукнул кулаком по ноге, и Том удивленно поднял на меня глаза. Я выпалил:
– Том, зачем ты плел все эти враки про Америку? Он прочистил горло:
– Хе-хм. Кто тебе сказал, что это враки? – Я стоял и смотрел на него. – Ладно. – Он похлопал по песку рядом с собой, но я не сел. – Это входило в изучение истории. Если ваше поколение забудет историю своей страны, вам нечем будет руководствоваться. Не к чему стремиться. Понимаешь, нам очень многое надо помнить из старого, чтобы к этому стремиться.
– У тебя получалось, что это был золотой век, а мы прозябаем в развалинах.
– Ну… в очень значительной степени так и есть. Лучше это знать…
Я ткнул в него пальцем:
– Нет же, нет! Ты ведь говорил, что прежние времена были ужасны! Что мы живем лучше, чем тогда. Это ты говорил, когда спорил с Доком и Леонардом на толкучках, даже нам иногда так говорил.
– Да, – неохотно согласился он. – Это тоже отчасти правда. Я не лгал – то есть не очень сильно лгал, и никогда не лгал в существенном. Так, понемножку, чтобы передать вам истинное ощущение.
– Но ты говорил нам две совершенно разные вещи, – сказал я, – прямо противоположные. Онофре убого и примитивно, но мы не должны мечтать о возвращении прошлого, потому что оно было ужасным. Ты не оставил нам ничего своего, ничего такого, чем бы мы гордились. Ты сбил нас с толку.
Он взглянул на море, мимо меня.
– Ладно, – сказал он. – Может, и сбил. Может, я был не прав. – И добавил горько: – Я вовсе не великий мудрец, Хэнк. Я такой же дурак, как и ты.
Я смущенно отвернулся и снова заходил по берегу. Не было у него никаких причин нам лгать. Он делал это для собственного удовольствия. Для красного словца. Из эгоизма.
Я подошел и плюхнулся рядом с ним. Мы смотрели, как вода смешивается с песком, словно хочет смыть в океан всю нашу долину. Том сбросил на пляж несколько камешков. Печально вздохнул.
– Знаешь, где бы я хотел умереть? – спросил он.
– Нет.
– На вершине горы Уитни.
– Что?
– Ага. Я хотел бы, когда почувствую приближение конца, пойти по Триста девяносто пятой магистрали, а потом подняться на вершину горы Уитни. Туда можно зайти просто по дороге, а ведь это высочайшая вершина Соединенных Штатов. Вторая по величине, извини. На вершине есть маленький каменный домик, я хотел бы остаться там и до самой смерти смотреть на мир. Как старый индеец.
– Да, – сказал я. – По-моему, это хорошая смерть.
Я не знал, что говорить дальше. Смотрел на него – по-настоящему смотрел на него. Странно, но теперь, когда я знал, что ему восемьдесят, а не сто пять, он выглядел старше. Конечно, его подкосила болезнь. Но думаю, главным образом он стал старше из-за того, что сто пять лет – чудо и оно может тянуться сколько угодно, а восемьдесят – это просто старость. Том – старик, чудаковатый старик, вот и все, и теперь я это видел. Меня больше удивляло теперь, что он дожил до восьмидесяти, чем прежде – до ста пяти.
Значит, он стар и скоро умрет. Или уйдет на гору Уитни. Однажды я поднимусь на холм и увижу, что его дом пуст. Может быть, на столе будет лежать записка: «Ушел на гору Уитни». Но это вряд ли. Однако я пойму. Мне придется гадать, как далеко он ушел. Сумеет ли он преодолеть хотя бы сорок миль до родного Оринджа?
– Только не надо уходить в такое время года, – сказал я. – Там сейчас снег, и лед, и все такое. Придется тебе подождать.
– Я не тороплюсь.
Мы посмеялись. Мне припомнился наш губительный поход в округ Ориндж.
– Поверить не могу, что мы сделали такую глупость, – сказал я дрожащим от злости и отчаяния голосом.
– Да, это была глупость, – согласился он. – Вас, мальчишек, еще можно извинить молодостью и невежеством, но мэр и его люди – просто идиоты.
– Однако мы не можем сдаться, – сказал я, стуча кулаком по камню. – Мы не можем поднять лапки кверху и притвориться дохлыми.
– Верно. – Он задумался. – Может быть, прежде всего надо обезопаситься от вторжения с моря. Я покачал головой:
– Это невозможно. При том, что есть у них и у нас.
– И что? Ты вроде говорил, что не хочешь прикидываться дохликом, как опоссум?
– Не хочу. – Я сел на корточки и стал раскачиваться взад-вперед. – Я говорю, надо придумать, как мы можем сопротивляться, чтобы из этого что-то вышло. Или делать что-то такое, что поможет, или ждать. Не трепыхаться зря. Я вот что думал: если бы все, кто бывает на толкучках, объединились, мы могли бы поплыть на лодках и взять Каталину. Захватить ее на время. Том тихо присвистнул беззубым ртом.
– На какое-то время, – сказал я. Мысль эта пришла мне совсем недавно и очень меня окрыляла. – По тамошним радиопередатчикам мы сообщим всему миру, что мы здесь и нам не нравится карантин.
