– Не выдержит, все равно разбегутся. Это, наверно, дверная пружина.
– Что? – хихикнула она.
Я попытался объяснить, но не тут-то было – стоило начать, Мелисса сгибалась пополам от хохота, не давая сказать ни слова. Мы пошли дальше мимо развалов яркой одежды и сверкающей обуви, мимо огромных ржавых механизмов, которые не работают без электричества, мимо продавцов оружия, окруженных вечной толпой зевак. Между нашим лагерем и лагерем мусорщиков торговали семенами, как всегда оживленно. Я хотел посмотреть, там ли Кэтрин, потому что торгуется она – заслушаешься, но не мог разглядеть в толпе. Вдруг Мелисса потянула меня за рукав.
– Вот, – сказала она.
За семенными рядами женщина в алом платье продавала стулья, столы и бочки.
– Иди торгуйся, – сказал я. – Пока начнешь, я схожу посмотрю, чего там делает Том. – Старик как раз только что попался мне на глаза.
– Ладно, попробую для начала тихо и невинно.
– Удачи.
Невинной она не выглядела, это точно. Я зашагал к Тому, который увлеченно беседовал с другим продавцом инструментов. Когда я подошел, он хлопнул меня по плечу и продолжил разговор:
– …из промышленных отходов, гнилой древесины, собачьих трупов…
– Говно, – сказал продавец. («Из говна тоже», – вставил старик.) – Его делали из сахарной свеклы и тростника: так написано на пачках. Сахар не портится, и на вкус не хуже твоего меда.
– Сахарную свеклу и тростник выдумали производители, – презрительно сказал Том. – Ты их видел? Нет! Сахар делали из всякой дряни, поэтому от него болезни и уродства. Но мед! Мед предохраняет от простуды и легочных болезней, излечивает подагру и отрыжку, он в десять раз слаще сахара. Будешь есть мед, проживешь, сколько я. Это свежий и натуральный продукт, а не синтетическая гадость, шестьдесят лет пролежавшая в развалинах. На, попробуй, обмакни палец – это бесплатно.
Продавец запустил два пальца в горшок и слизнул мед:
– Вкусно…
– Еще бы! И за одну дерьмовую зажигалочку, каких у вас в Ориндже тысячи, я отдаю два, два-а-а горшка превосходного меда. Тем более… – Том хлопнул себя по лбу, словно припоминая. – Тем более что ты получишь и горшки.
– Значит, вместе с горшками.
– Да, я понимаю, что расщедрился, но мы в Онофре все такие – последние бы штаны отдали, кабы не срам, а я вообще из ума выжил…
– Ладно, заткнись и давай свои горшки.
– Прекрасно, молодой человек, получите. Обещаю: питаясь этим волшебным эликсиром, вы доживете до моих лет.
– И дольше, если не возражаете, – рассмеялся мусорщик. – Но штука вкусная.
Он протянул старику зажигалку – пластмассовый прямоугольник с металлической крышкой.
– До встречи, – сказал старик, пряча в карман зажигалку и уволакивая меня прочь. Под следующим деревом он остановился. – Видал, Генри? Видал? Зажигалку за два маленьких горшочка меду! Вот это сделка! Ну, гляди же. Просто не верится. Гляди.
Он чиркнул зажигалкой перед моим носом, секунду подержал пламя и потушил.
– Очень мило, – сказал я, – но у тебя уже есть зажигалка.
Старик придвинул сморщенное лицо вплотную к моему:
– Покупай их всякий раз, как увидишь, Генри. Всякий. Это, без сомнения, одно из величайших достижений американской технологии. – Он сунул руку за спину, порылся в рюкзаке и протянул мне фляжку янтарной жидкости. – Вот, хлебни.
– Уже в винном ряду побывал? Старик улыбнулся щербатым ртом:
– Первым делом, первым делом. Хлебни глоток. Виски столетней выдержки. Отличная штука. Я глотнул и закашлялся.
– Глотни еще, легче пойдет. Чувствуешь – согревает? – Я чувствовал. – Замечательная вещь.
Мы по разу приложились к фляжке, и я указал на Мелиссу – она, похоже, не очень-то продвинулась со своей сделкой.
– А-ах, – сказал Том, заметно пошатываясь. – Мужик бы ей все отдал. Я согласился.
– Слушай, одолжи мне горшочек, а? Отработаю на пасеке.
– Ну, не знаю…
– Да ладно, чего тебе еще покупать?
– Много чего, – возразил Том.
– Ты ведь уже заполучил лучшее, что есть у мусорщиков, так?
– Хорошо, бери этот маленький. Хлебни еще разок на дорожку.
Когда я шел к Мелиссе, в животе у меня горело, а голова кружилась. Мелисса медленно, видимо, в четвертый раз, повторяла:
