– Постараюсь, мам. Я об этом подумаю. Только ведь он скажет, что я заявился к вам пообедать на дармовщинку.
– Не говори ерунду.
– Никакая это не ерунда!
– Ерунда, и ты сам это понимаешь. Вы с ним оба чересчур упрямые и сами себя мучаете. Так ты приезжай обязательно, ладно?
– Ладно, мама, ты только не расстраивайся. Я… я постараюсь.
– Ну вот и хорошо. – Люси кладет трубку.
На той неделе опять урок, нужно к нему подготовиться; она переходит в видеокомнату, садится в кресло, берет на колени кошку. Послание Павла к Ефесянам. Люси пытается читать, но строчки расползаются, двоятся… На экране – воздушный шар, он плывет в темно-синем небе, над заснеженной горной вершиной. Большие черные буквы плывут по белой поверхности бумаги… Люси вздрагивает, смотрит на часы. Уже за полночь. Нехорошо это все-таки – засыпать над Библией. Она снимает кошку с коленей, распрямляет занемевшие ноги и идет ложиться.
Глава 49
Хану не поймать, она все время занята, так что Джим идет к Сэнди в довольно мрачном настроении. Она работает, а он – нет. Ну что она о нем подумает?
У Сэнди он выходит на балкон, прислоняется к стенке и начинает смотреть на машины, нескончаемыми вереницами бегущие по транспортной развязке. В этом месте встречаются аж пять магистралей, «ромашка» огромная и наблюдать ее можно часами.
Кто-то настойчиво дергает его за локоть, Джим вздрагивает, поворачивается и видит Дебби Риггс, младшую сестру Хэмфри.
– А, Дебби, привет. Как жизнь?
Что-то давно ее не было видно. Джим знает Дебби еще со школы, и она для него вроде как сестра.
– Все тип-топ, Джимбо. А как ты?
– Лучше некуда. Нет, правда, все отлично.
Некоторое время они треплются о своих последних делах. Ничего особо интересного, все как обычно, но только Дебби явно чего-то недоговаривает. А ведь она известна своей прямолинейностью, и уж если имеет к тебе какие-нибудь претензии, так сразу все выложит.
А кроме того, она – подруга Шейлы Майер.
И точно, еще пара минут, и Дебби прорывает:
– Скажи, пожалуйста, Джим, а как ты представляешь себе свои отношения с Шейлой? Вы же с ней были союзниками чуть ли не полгода, а потом вдруг – на тебе, пропал, и ни слуху о нем ни духу. Ну разве можно так поступать.
– Ну, понимаешь, – неуверенно мямлит Джим, – я все хотел до нее дозвониться…
– Не надо пудрить мне мозги! Хотел бы, так и дозвонился, в крайнем случае – записался бы на автоответчик! Ничего ты ей не звонил. Да ты хоть понимаешь, Джим, в какое положение ты ее поставил? – Дебби уличающе тычет в Джима пальцем, ее голос дрожит от гнева. – Да ты ее с дерьмом смешал.
– Понимаю я, понимаю, – понуро бубнит Джим, – все понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! А я вот заходила к ней – после того как ты, видите ли, решил испариться, – а Шейла сидит и собирает на столе головоломку, ну такую, где картинки разрезаны на кусочки. И не какую- нибудь, а из десяти тысяч этих кусочков. Она просто не может делать ничего другого, не может ни о чем думать! А когда все было собрано, она сходила на минуту в магазин, купила еще несколько таких же и сразу вернулась домой. И вот теперь она так и сидит за столом и складывает эти долбаные картинки, и так продолжается уже целый месяц! – Лицо Дебби раскраснелось, глаза сверкают. – И ведь это ты ее до такого довел, – безжалостно наступает она на Джима. – Это ты во всем виноват!
Наступает долгая пауза.
У Джима перехватило в горле, он и хочет отвести глаза, и не может.
– П-понимаю. – Короткое слово выдавливается с трудом, словно клей из пересохшего тюбика.
Вот теперь Дебби верит, что пробилась наконец через эту носорожью шкуру, что Джим как бы увидел Шейлу, потерянно сидящую над своей идиотской головоломкой, понял, что происходит. И тогда лицо ее смягчается, и Джим видит, что, как бы там Дебби на него ни злилась, она – друг. Только кто же сказал, что осуждение друга легче перенести, скорее уж наоборот.
К тому же яростная обличительница не успокоилась, не получила желаемого облегчения, и Джим прекрасно понимает почему; перед ним стоит та же, что и перед ней, картина: Шейла, кропотливо перебирающая разноцветные кусочки картона, сосредоточившая на них все свое внимание, полностью отключившаяся от мира… Неожиданно глаза Дебби набухают слезами, она начинает быстро моргать, отворачивается и уходит в комнату, – а Джим видит горестную, безнадежную сцену еще отчетливее, чем прежде, теперь она словно выжжена в его памяти.
– Ох, Господи, – вздыхает он и снова смотрит в ночь; по трассам все так же ползут белые и красные огоньки. В желудке Джима застрял какой-то грузный, неудобный ком, во рту стоит противный землистый привкус – ну точно, словно заглотил один из этих вот в изобилии стоящих рядом цветочных горшков.
Головоломки…
Почему он так сделал? Из-за Вирджинии Новелло. А как же Шейла? Ну просто не подумал о ней, вот и все. В вечном своем самоуничижении Джим никогда не верит, что кто-либо может испытывать к нему особо серьезные чувства. А может, и вообще не очень верит в реальность чувств других людей. К примеру – в реальность чувств Шейлы Майер. Поверь он в эти чувства, пришлось бы с ними считаться.
Но вот сейчас Джим осознает все это, и его захлестывает волна отвращения к себе.
