– А, Хана. Здравствуй, как жизнь?
– У тебя что, неприятности?
– Да нет. После дня, проведенного в конторе, я всегда немного невменяемый. Хана смеется:
– Тогда приходи-ка ты лучше ко мне, поужинаем.
– Обязательно! А что принести?
Часом позже он уже едет по трассе Гарден-Гроув, затем пересекает Ирвин-Парк, выезжает на трассу Сантьяго, сворачивает в узкий, глубокий каньон Моджеска, а потом – за Такеровским птичьим заповедником – в его ответвление. К переоборудованному для жилья гаражу, который снимает Хана, ведет щебеночная дорожка, он стоит посреди рощи старых, очень высоких эвкалиптов. Главный на участке дом – маленький, свежепобеленный, колониального[42] типа коттедж – выглядит скромно, неброско, но уединенное его расположение, обширный, заросший деревьями участок, все это ясно говорит, что владелец этой усадьбы – богатый человек. А Хана?
Гараж переоборудован не столько в квартиру, сколько в художественную мастерскую. Почти все его пространство занимает одна просторная комната, заваленная холстами, кистями и красками – примерно так же, как та, прежняя мастерская Ханы. В одном углу отгорожены кухонька и ванная, а в другом – спальня, почти такая же маленькая, как ванная.
– Мне нравится, – объявляет Джим. – Вроде моей квартиры, только уютнее. – Хана весело смеется. – Только ты не развесила свои картины.
– Ну уж нет. Хочется все-таки иногда и отдохнуть. Представляешь себе, что это такое – все время глядеть на свои ошибки?
– Хм-м. А они что, все – ошибки?
– Конечно.
Хана смотрит мимо Джима, в пол, и говорит редкими, короткими фразами. Очередной приступ застенчивости. Джим следует за ней на кухню и помогает отнести гамбургеры к хибачи[43], установленной снаружи, прямо на земле.
Хана и Джим обжаривают мясо и едят гамбургеры на открытом воздухе, сидя в низких садовых креслах. Они говорят о начинающемся семестре и уроках. О живописи Ханы. О работе Джима в конторе. Джиму хорошо и спокойно – хотя глаза Ханы глядят куда угодно, только не на него.
Небо ясное, в нем даже проглядывают звезды. Листья эвкалиптов не шуршат, а щелкают друг о друга, словно пластиковые монеты. Вечер очень теплый, со стороны Санта-Аны дует еле ощутимый ветерок.
Хана предлагает прогуляться по каньону; они заносят остатки еды и посуду в дом, а затем идут по узкой, темной дороге.
– Ты знаешь что-нибудь про Моджесков? – интересуется Хана.
– Очень немного. Хелен Моджеска была актрисой. Настоящее имя у нее другое, значительно длиннее и очень такое, польское. Вышла замуж за графа, их варшавский салон пользовался большой популярностью. Группа посетителей этого салона загорелась идеей организовать в Южной Калифорнии коммуну. Было это в тысяча восемьсот семидесятых. И ведь они не ограничились разговорами! Колония располагалась неподалеку от Анахейма – это ведь тоже была коммуна, только немецкая. Но потом выяснилось, что никто не хочет заниматься фермерской работой, затея Моджесков рухнула, сами они переехали в Сан-Франциско, и Хелен вернулась на сцену. Она стала здесь большой знаменитостью, граф вел ее дела, жили, в общем, очень и очень прилично. В конце восьмидесятых они вернулись сюда, купили себе поместье и назвали его «Арден».
– «Как вам это понравится»[44]. Красиво придумано.
– Да. На этот раз они решили обойтись без фермерской работы. У них были виноградники, апельсиновые рощи, цветники, большая тенистая лужайка с прудом, в котором плавали лебеди. Днем они катались по своему поместью верхом, а вечерами Хелен устраивала чтения, исполняла куски любимых своих ролей.
– Весьма идиллично.
– Совершенно верно. В наше время такая жизнь представляется чистой фантастикой. Хотя странно сказать, но вот сейчас я могу себе это представить. У вас тут царит какое-то чувство полной отрешенности от мира.
– Знаю. Потому, наверное, я здесь и поселилась.
– Охотно верю. Даже удивительно, что в ОкО может быть такое место.
– Ну, ты посмотрел бы трассу Сантьяго в часы пик. Бампер к бамперу.
– Уж это само собой, но вот здесь и сейчас…
Хана кивает, трогает его за руку:
– Вот, пошли туда, по тропинке. Там ущелье, глубокое и довольно длинное, и оно выводит к вершине, откуда виден весь Риверсайд.
Они пробираются по тесному, с крутыми склонами ущелью; дороги здесь нет, только еле заметная, петляющая среди деревьев тропинка. Джим просто не верит своим глазам. Дикие заросли! Никаких тебе каменных коробок! Да разве такое бывает?
Склоны сближаются, становятся почти отвесными, узкая – двоим не разойтись – тропинка карабкается вверх круче и круче. Сырой, прелый запах; судя по всему, солнце редко достигает дна этого каньона. Затем склоны становятся ниже, исчезают, и впереди открывается небольшой, заросший дубняком амфитеатр. Хана и Джим поворачивают назад, влезают на один из склонов, под которым недавно проходили, и оказываются на самом верху холмистой гряды. Отсюда открывается вид на усыпанный огнями Моджеска-Каньон; в противоположном направлении, на востоке, длинной, размытой полосой света проглядывает пятнадцатая магистраль, там уже округ Риверсайд.
– Вот это да. И вправду далеко видно. Ты часто сюда ходишь?
