Джиму кажется, что по губам Ханы скользнула улыбка, но он не уверен – в темноте ее лицо почти неразличимо.
– Нет. Довольно редко. Ты погляди сюда. – Хана подходит к высокому развесистому дубу. – Это качельное дерево. Кто-то привязал к концу одного из верхних сучьев веревку. Нужно взяться за нее… – Она берет двумя руками толстую веревку, на конце которой вывязан большой узел, – потом отходишь подальше, вверх по склону, а потом…
Хана бежит вниз, взмывает над каньоном, разворачивается в воздухе, летит назад, касается ногами земли, пробегает немного и останавливается.
– Здорово! А я, можно я попробую?
– Конечно. Тут можно двумя способами – или бежишь прямо и возвращаешься тоже прямо, или начинаешь под углом, наружу от дерева, описываешь круг и приземляешься по другую сторону ствола. Но в этом случае нужно бежать очень быстро, иначе не получится.
– Понятно. На первый раз я ограничусь первым вариантом.
– Весьма разумно.
Джим берется за веревку, разбегается и прыгает. Темно, тихо, только воздух свистит в ушах. Полет замедляется, короткое зависание в самой дальней точке траектории, ощущение чего-то похожего даже на невесомость и – назад, все быстрее и быстрее. Потом под ногами Джима снова оказывается земля, короткая пробежка, все.
– Потрясающе! Фантастика! Я хочу еще раз.
– Тогда будем по очереди. Сейчас я.
Хана отбирает у него веревку, делает несколько быстрых шагов, отталкивается. Темный силуэт, плывущий в пространстве, волосы, развевающиеся на фоне звездного небосклона, скрип трущейся о сук веревки – и вот она несется прямо на Джима, летающая женщина, возвращающаяся из ледяных глубин космоса.
– Ух! – Джим подхватывает Хану, на мгновение крепко сжимает.
– Ой. Прости, пожалуйста, я нечаянно. Взяла, наверное, немного в сторону.
И снова очередь Джима. Странно, но настоящая радость неизменно вызывается чем-то очень простым, элементарным (а задумывался ли я об этом раньше?). Веревка длинная, полет продолжается нескончаемо долго. И не вздумай, говорит себе Джим, прикидывать, сколько он продолжается. Какая разница. Не надо никаких секундомеров, никаких рекордов дальности и прочей чуши.
После нескольких прямых полетов Хана отходит подальше, бежит влево, отрывается от земли и летит по кругу; медленно вращаясь на конце невидимой в темноте веревки, она пересекает небо слева направо и приземляется по другую сторону дуба. Плавание вокруг мыса Горн. Выглядит очень красиво и заманчиво.
– Я тоже так попробую.
– Давай. Только разбегайся посильнее.
Джим старается «посильнее», в результате чего покидает землю, так и не сделав последнего, решающего толчка. Ну ладно, как вышло, так и вышло. Вращаясь, словно планета вокруг своей оси, он описывает круг; наполненные тишиной секунды тянутся бесконечно долго, это что-то вроде полета во сне. На обратном пути Джим разворачивается лицом к земле и с ужасом замечает, что дерево, похоже, окажется… ох ты.
Сделав поистине героическое усилие, он чуть-чуть сворачивает и врезается в ствол – слава Богу, что не прямо, а наискось. Он валится, оглушенный, на землю.
И лежит навзничь, посреди кучи дубовых листьев.
– Джим, ты цел? – испуганно наклоняется подбежавшая Хана.
Джим притягивает Хану к себе и целует – к крайнему удивлению их обоих.
– Да, теперь вижу, что цел.
– А я вот не уверен… – Он целует ее снова. И правда, добрая половина тела ноет. Правое ухо, правое плечо, ребра, крестец, бедро – все они громко жалуются на жестокое с собой обращение, но Джим игнорирует их вопли и еще сильнее сжимает Хану. Эти поцелуи оказываются первыми в долгой последовательности. Руки Ханы пробегают по телу пострадавшего – мягко, осторожно, словно проверяют, весь ли он здесь, на месте. Джим отвечает тем же, и поцелуи становятся все более страстными.
Они лежат в большой куче листьев, скопившейся между двух толстых, выступающих над твердым грунтом корней. Листья, трава, всякое-разное – лучше, пожалуй, не всматриваться чересчур внимательно. Сухие, пыльные листья громко шуршат. Теперь Джим и Хана лежат рядом, бок о бок; очень темно, Джим едва различает ее лицо – и ровно ничего больше. Отсутствие визуальной стимуляции, образа, непривычно и сбивает с толку. Однако выражение лица Ханы… вся застенчивость куда-то исчезла, сменилась легкой, удовлетворенной улыбкой… в ушах Джима колотится кровь, с его кожей что-то случилось, все ощущения приобрели невероятную остроту и отчетливость. Твердая, неровная земля под уцелевшим боком, ноющая боль и холод ночного воздуха – в пострадавшем, треск и шуршание листьев, руки Ханы, ее губы – Господи, да когда же это было, чтобы самый тебе обыкновенный поцелуй… И это она здесь, Хана Штеентофт, и нет в ней больше никакой отстраненности, и вся ее углубленность в себя развернулась, выплеснулась наружу, на него, на Джима, и их дружба неожиданно расцвела, словно японский бумажный цветок, коснувшийся воды. Невероятно! А то, что потом – еще невероятнее. Джим буквально оглушен силой и остротой ощущений, в одну из кратких пауз он сообщает это Хане, и та смеется: «Ты бы поосторожнее, а то ведь в привычку войдет – не сможешь этого, не стукнувшись сперва головой обо что-нибудь твердое».
– А и вправду ведь странно. Можешь ты себе такое представить? Вступить в интимные отношения… ой, прости, пожалуйста.
– Сейчас же встань, разбегись и стукнись головой о стенку.
– Будет сделано… ну вот, я готов.
– Я буду делать это только с тобой, – говорит Джим, когда они устали смеяться и затихли. – Ты меня
