– Неловкость!.. Я просто ужасно себя чувствую!
Кевин глубоко вздохнул. Видимо, ему необходимо было услышать это из ее уст. У него словно камень с души свалился. Даже плечи распрямились.
– Я понимаю. Но… – Кевин пошевелил плечами. Определенно легче!
– Я боялась, что ты возненавидел меня! – Голос Рамоны звучал с резкостью отчаяния.
– Да что ты! – Кевин рассмеялся. – Никогда бы не смог.
– Я знаю, что веду себя как эгоистка, но мне хочется быть твоим другом.
– Альфредо это может не понравиться. Он будет ревновать.
– Не будет. Альфредо знает, что означает для меня твое хорошее отношение. Он и сам чувствует себя ужасно. Ему кажется, будто он был другим, пока не…
– Знаю. Я разговаривал с ним. Немного. Рамона кивнула:
– Поэтому Альфредо поймет. Во всяком случае, я думаю, он будет чувствовать себя много лучше, если мы с тобой не станем… недружелюбно относиться друг к другу.
– Ясно… – Похоже, Кевин может дать возможность двум людям почувствовать себя лучше, чем когда- либо. Замечательно. А себе? Себе он что дает?..
Кевин вдруг понял, что слова, которыми они с Рамоной перекидываются, словно мячиками, не имеют реального значения. Пройдут годы, и «пара» неминуемо распадется. Не имеет значения, что они сейчас говорят друг другу. Слова здесь бессильны.
– Ты придешь на нашу свадьбу? Он моргнул:
– Тебе хочется меня там видеть?
– Конечно! Я хочу сказать, конечно, если ты сам захочешь прийти.
Кевин с шумом втянул и выпустил воздух. Часть его мозга вырвалась из-под зажимов. Кевин уже собирался произнести: «Нет, Рамона. При чем тут я? Уволь». Мгновенный образ протяжного, увесистого «Нет». Он не мог позволить себе думать так. Поймай ее, эту мысль, запри подальше! Не свершится. Никогда. Никогда-никогда-никогда.
Рамона говорила что-то, он не слушал. Болела грудь. Неожиданно Кевин почувствовал, что не в силах более разыгрывать бодрячка, и, поглядев назад, в сторону дома, сказал:
– Слушай, Рамона, наверное, мне надо возвращаться. Может, побеседуем позже?
Она коротко кивнула. Протянула руку, но не посмела дотронуться до его плеча. Наверное, им отныне никогда не прикоснуться друг к другу, подумал Кевин.
Он шел обратно по улице. Постоял немного перед домом. Оцепенелость. Боже, до чего хорошо! Нет удовольствия сильнее, нежели отсутствие боли.
Хэнк возился у бокового входа со своей велотележкой.
– Эй, ты куда ходил?
– Беседовал с Рамоной.
– М-м?..
– Они с Альфредо собрались пожениться.
– Ага! – Хэнк посмотрел своим косым зверским взглядом. – Нелегкая у тебя неделя. – Он полез в тележку. – Возьми-ка, здесь еще пиво.
Предложение Альфредо и Мэтта поступило на ежемесячный опрос. Однажды вечером все их материалы появились на телеэкранах; огромная куча планов, чертежей и прочего. Заинтересовавшийся мог назвать с домашнего компьютера свой код и высказать мнение. Почти шесть тысяч жителей города проявили интерес, больше половины из них одобрило предложение. Таким печальным образом решилась участь Рэттлснейк- Хилла.
– Итак, – сказал Альфредо на следующем заседании Совета, – давайте вернемся к делу о пересмотре зонирования Рэттлснейк-Хилла. Мэри?
Заискивающим, как всегда, тоном Мэри зачитала проект решения планировочной комиссии, сделанный в точном соответствии с предложением Альфредо.
– Начнем обсуждение. – Альфредо внимательно обвел глазами зал.
Тишина. Кевин с неловкостью пошевелился. Почему это выпало на его долю? В городе сотни людей против плана. Даже тысячи.
Но вот кто не был против – это Джин Аурелиано. Ни она, ни ее партия. А это много значит для общественного мнения.
В помещении царила духота; все выглядели утомленными. Кевин открыл рот, собираясь говорить, но его опередила Дорис. Суровым голосом она заявила:
– Сообщаю с полной ответственностью, что предлагаемый план – детище группы лиц, более заинтересованных в личной выгоде, нежели в процветании города.
– Ты имеешь в виду меня? – вскинулся Альфредо.
– Конечно, – ответила, как отрезала, Дорис. – А ты, небось, подумал, я говорю о людях за твоей спиной, которые хотят загрести жар чужими руками? Они здесь не живут, им все равно. Для них это – всего лишь новые прибыли. Больше денег, больше власти. Но тем, кто живет здесь, не должно быть все равно. Земли холма охранялись от башмаков рабочих в течение стольких лет бурных новостроек, и порушить традицию – значит поступить отвратительно. Сделать так – совершить поступок, достойный вандалов.
