магистром?
— Нет, не забыл, — мягко ответил он. — Но подумайте, если вы будете рядом, этот риск возрастет вдвойне. Друзья Лоренцо сейчас в опале, в доме Медичи царит хаос. Вас многие знают как сторонницу и подругу Лоренцо. Вы понимаете, чем вам это грозит?
Она помолчала.
— Да, понимаю. И горжусь своей близостью с ним! — Глаза молодой женщины затуманились, потом в них блеснула решимость. — Мэтр, позвольте мне объясниться. Все было бы много проще, если бы Великолепный был жив. Но он мертв, а город в опасности. Лоренцо не бросил бы флорентийцев в беде. А сын его глуп, капризен, труслив… Кому-то следует поддержать традиции дома Медичи! Я думаю, вы поймете меня.
Ракоци мог легко отстранить ее и уйти, но он задержался.
— Если я правильно понял, вы хотите исполнить свой долг?
Она кивнула в ответ, ее янтарные глаза были серьезны.
— Именно долг.
— А вы уверены, что не существует других способов почтить память Великолепного? На вас ведь лежит работа с его книгами. — Говоря это, он понимал, что все уже решено, но попытался прибегнуть к последнему доводу. — Лоренцо на моем месте никуда бы вас не пустил.
— Лоренцо не допустил бы в город заразу.
— Да, это правда, — Ракоци покачал головой. — Вы понимаете, на что идете? Вы знаете, как протекает эта болезнь? — Он глубоко вздохнул. — Я встречался с ней не однажды. В Риме, в Египте, на родине… Выживают лишь единицы. Остальных ждет ужасная смерть. Отвар из мака снимает боль, но на очень короткое время. В некоторых случаях помогают припарки. Исцелить больного практически невозможно. Можно лишь попытаться облегчить его страдания и попробовать уберечь тех, кто ухаживает за ним.
Деметриче посмотрела на Ракоци.
— Дайте мне пару минут, и я буду готова.
Он понял, что пора выкидывать белый флаг.
— Ну хорошо, дорогая. Ступайте, я вас подожду. Оденьтесь во что-нибудь, что можно будет потом сжечь, чтобы не занести в дом заразу.
— Как прикажете, мэтр. Не беспокойтесь, я буду очень послушной.
Деметриче сморщила носик, словно хотела сказать что-то еще, затем махнула рукой и убежала.
Вернулась она на удивление быстро. Ракоци критически ее осмотрел. Льняная шапочка, свободная блуза, юбочка до колен, высокая обувь.
— Мы можем идти?
Вопрос прозвучал почти весело.
— Где вы взяли эти сапожки?
— Это подарок отца. Они немного изношены, но еще крепкие. — Деметриче пристегнула к поясу кошелек. — Так мы идем, Сан-Джермано?
Он знал, что отговорить ее не удастся, и только пожал плечами.
— Учтите, если там будет слишком опасно, я вас отошлю. И вы не станете спорить.
Деметриче присела, как послушная девочка.
— Хорошо.
Ракоци усмехнулся.
От церкви Сан-Марко донеслись крики и плач, проповедь там, очевидно, вошла в последнюю фазу. Лицо Ракоци окаменело.
— Что с вами?
Деметриче заметила его беспокойство.
— Я кое о чем вспомнил…
Он явно не хотел продолжать.
— О чем? — не отставала она.
— О многом, — неохотно откликнулся он и заговорил лишь тогда, когда они пересекли виа Ларга. — Я многое повидал. Я вспомнил, что сделали доминиканцы с катарами…[50]
— С катарами? — нахмурилась Деметриче.
— С катарами, или с альбигойцами, если хотите.
Они проходили мимо палаццо Медичи, и Ракоци попытался уйти от неприятного разговора:
— Пьеро так и не решился снести бедняцкие хижины. Он очень скоро пожалеет о том.
— Я слышала об альбигойцах, — перебила его Деметриче. — Они были еретиками?
— Нет, — отозвался Ракоци. — Так считали доминиканцы. Но сами катары так не считали. — Он покачал головой. — Сейчас не время обсуждать этот вопрос.
— Но позже мы сможем к нему вернуться?
Дыхание Деметриче было неровным. Она слегка запыхалась от быстрой ходьбы, над ее верхней губой проступили бусинки пота. Ракоци выглядел по-прежнему свежим и, казалось, не замечал одуряющей духоты.
— Возможно.
Они подходили к виа делли Архангели. Узкая улочка со скученными домишками напоминала змеиный зев. К ужасающему зловонию, исходившему от сточных вод и отбросов, примешивался какой-то особенный запах. Неприятный и стойкий, он делался все сильней. Запах болезни, подумала Деметриче и побледнела.
— В помещениях будет хуже, — предупредил Ракоци. — Там придется всем этим дышать. Еще не поздно от всего отказаться. Я провожу вас домой.
Она прикусила губу.
— Нет, я останусь. Я справлюсь.
— Что ж, как вам будет угодно.
Он подошел к третьему от угла дому, двери которого перечеркивала черная полоса. Из неплотно прикрытых окон неслись звуки рыданий. Ракоци постучал раз-другой по растрескавшемуся от жары и ветхости дереву, потом крикнул:
— Куоребрилло, откройте.
В доме никто не отозвался, и Ракоци крикнул еще раз. Рыдания прекратились, к двери кто-то пошел. Наружу выглянул тридцатилетний мужчина, которому, впрочем, можно было дать и все пятьдесят. Грязные волосы его свисали сосульками, в них пробивалась ранняя седина. Он молча взглянул на посетителей красными заплаканными глазами и посторонился, пропуская их в дом.
— Я пришел посмотреть, как ваши дела, Сесто, — наигранно бодро произнес Ракоци, входя в полутемное помещение. — Донна Деметриче была столь добра, что вызвалась меня сопровождать.
Куоребрилло покосился на гостью.
— Я знаю вас, донна. Ваш приход был бы большой радостью еще неделю назад. Но вы опоздали. Анна-Мария умерла этим утром, а Лукреция вот-вот отойдет.
Он вытер лицо грязным фартуком.
— Мне даже некуда вас усадить.
— Что с вашей женой, Сесто? Как ваши дети? — мягко спросил Ракоци, но в его голосе слышались нетерпеливые нотки.
— Феве нехорошо, но она все еще держится. Козимо, Джемму и Эрмо увезли в Сан-Феличе к монахам. Они будут там, пока не минует опасность или пока мы все не умрем. Только Илирио оставили — он слишком мал. Он погибнет без матери, а кормилицу нам не нанять.
— Отправьте их в семейный приют, — посоветовала Деметриче. — И жену, и младенца. Им будет там хорошо.
Сесто усмехнулся.
— Никто не призреет больных из чумного дома, чтобы не подвергать опасности остальных. — Голос
