духовного наставника братства Желтых Одежд.
Как только проводник удалился, из маленькой спаленки выглянул Руджиеро.
— Похоже, мы остаемся одни?
— Да. — Сен-Жермен похлопал рукой по скамье, на которую опустился. — Сядь, посиди. Неизвестно, когда нам еще доведется расположиться с таким комфортом. — Он пошутил, но шутка повисла в воздухе.
Руджиеро сел на скамью.
— Я договорился о корме для пони и заказал мешок с провиантом. Хотя это лишний груз, — добавил он на обиходной латыни.
— Пусть, — ответил на том же языке Сен-Жермен. — Так будет проще. Не надо ничего объяснять. И потом… пони любят мясной отвар. Позаботься также об одеялах. Трудно сказать, что нас ждет. — Он посмотрел в окно. Над горными склонами плавал легкий туман. — Вот в Ширазе мы отдохнем. Год-другой, прежде чем двинуться дальше.
Руджиеро покосился на горы.
— Тебе это все надоело? — Сен-Жермен потер подбородок.
— Да, — кивнул Руджиеро. — Но я потерплю.
Чуть позже они вышли взглянуть на пони, а когда возвращались, тени стали заметно длинней. В большом зале трактира было людно, там жарко пылал очаг, на шампурах шипели куски бараньего мяса. Хозяин гостеприимно заулыбался.
— Садитесь и вы, — сказал он вошедшим. — Очень хорошо. Еда. — Толстяк похлопал себя по животу. — Очень вкусно.
Сен-Жермен жестами выразил благодарность и дал понять, что он сыт. Руджиеро ограничился тем, что провел по горлу рукой.
— Когда вы в последний раз… ели? — спросил он уже в комнате.
— Ты знаешь когда. — Сен-Жермен легонько толкнул ногой мешок с карпатской землей, потом посмотрел на второй. — Это все, что осталось. — Он нахмурился. — Мы выступим прямо сегодня. Часа через три-четыре.
— Ночью?
Слуга посмотрел на хозяина.
— Да. Ночь экономит мне силы, — пробормотал тот сердито. — Здесь нет никого, кто бы… понял меня, а подбираться к спящим тайком слишком рискованно. Так что мы отправимся ночью. — Сен-Жермен сел на скамью, но тут же встал и вновь подошел к мешкам. — Их было девять, теперь — только два. Дурацкое положение. Я не чувствовал себя столь беззащитным уже более тысячи лет. — Мысленно он перенесся в узилище под трибунами римского цирка. Счастье, что там было темно.
— Пони это не очень понравится, — пробурчал Руджиеро, открывая сундук. — Они быстро выдохнутся.
— На первое время их хватит. Перевалив через горы, мы возьмем лошадей. Или мулов. — Узкие пальцы нервно затрепетали, тонкие губы раздвинулись в упрямой усмешке. — К владельцу трактира я пойду сам. Тебя он начнет расспрашивать, меня — не посмеет.
— Но… ведь еще ничего не готово? — Руджиеро копался в укладке, перетряхивая плащи. — Смотрите, какие прорехи. Мне нечем их залатать.
— Не огорчайся, — откликнулся господин. Он уже лежал на мешках с землей, глаза его были прикрыты. — Разбудишь меня, когда встанет луна.
Когда Руджиеро тронул его за плечо, он тут же встал и оправил одежду, потом, поколебавшись, заткнул за пояс катану. В коридоре было темно, постояльцы похрапывали, половицы скрипели, из-за некоторых дверей доносились смешки и возня.
Хозяин постоялого двора вытаращил глаза и попытался урезонить сумасшедшего инородца. Ночь это ночь. Ночью ездить нельзя.
— Там демоны, — причитал он, загибая пухлые пальцы. — Нападают на путников. Пьют кровь.
— Кровь? — Инородец холодно улыбнулся и протянул толстяку серебряную монету.
— Почтеннейшего могут убить. — Толстяк вскинул руку над головой и резко опустил ее вниз, изображая удар дубинкой.
В ответ Сен-Жермен положил руку на эфес карающего меча.
Ломая руки и закатывая глаза, владелец ночлежки побрел к конюшне. Там стоял Руджиеро — над грудой вещей.
— Когда справитесь, закройте ворота. Просто закройте, и перекладина упадет.
Толстяк показал, куда именно упадет перекладина, и засеменил со двора. В конце концов, он сделал что мог, пусть сумасшедшие уезжают. Это даже и к лучшему, мало ли что они могли бы тут натворить.
— Хозяин, — сказал Руджиеро. — Я пересыпал землю в мешочки помельче. Случись что… ну, вы понимаете.
Сен-Жермен только кивнул.
Было прохладно, однако не зябко. Где-то попискивали ночные зверьки. Сен-Жермен глядел на созвездия, перебирая в памяти их названия. Звезды казались менее яркими, чем наверху, в горах. Он слегка усмехнулся, радуясь темноте.
— Господин? — окликнул его Руджиеро.
— Мы готовы? — не оборачиваясь, спросил Сен-Жермен.
— Да.
— Прекрасно.
Когда это кончится, подумал он, когда же, когда?
— Господин? — тихо позвал Руджиеро, обеспокоенный затянувшейся паузой.
Темная фигура медленно повернулась.
— Мы как-нибудь справимся, старина.
— Вы не сядете в седло, господин? — Руджиеро не любил такие моменты. Хозяин голоден, от него не знаешь, чего ожидать. Он пожал плечами и направился к гималайским лошадкам.
Сен-Жермен покорно пошел за ним.
— Я пойду пешком, — тихо сказал он. — Так будет лучше.
Деревня спала, их заметил только старик, терпеливо ожидающий смерти, но он тут же забыл о безмолвных ночных тенях. Дорога, обогнув кучку лачуг, вышла на горный склон. Потянулась ночь, и время ее измерялось лишь негромким размеренным стуком копыт.
Рассвет застал их возле заброшенного строения. Ручей, над которым оно стояло, давно пересох.
— Зато трава здесь густая и сочная, — сказал Сен-Жермен. Он оглядел груду камней, на которой покоилась огромная женская голова. — Судя по высунутому языку, это Кали. Ее призвание — разрушение. Что Кали делает над ручьем?
— Она, между прочим, ведает и плодородием, — проворчал Руджиеро, привязывавший лошадок к кустам.
— Ну да — страсть, связующая женское и мужское начала, ей также подвластна. Я чуть было о том не забыл. — Сен-Жермен кивком указал на руины. — Там могут быть змеи. Поглядывай, когда будешь укладываться, по сторонам.
Ночью они опять двигались вверх, но крутизна подъема постепенно сходила на нет, и на большой высоте дорога сделалась ровной.
— Вид отсюда, наверное, сказочный, — сказал Сен-Жермен, останавливаясь. — Особенно в ясные дни. На моей родине горы пониже. И все же милей их для меня ничего нет на свете. Каждому ведь мила своя родина, а?
Руджиеро ничего не ответил. Горы меняются мало. Того же не скажешь о городах. Интересно, каким он теперь стал, его родной Гадес? Он был еще римским, когда Руджиеро там жил, но те времена ушли, и в Испанию хлынули мавры. А крестоносцы вообще переименовали Гадес в Кадис. Может ли человек считать своей родиной то, от чего не осталось названия?
Прошло несколько суток, и в одну из ночей путь им преградили люди, вооруженные дубинками и ножами.
