поглядывают. Этих не пугает отсутствие помощи на местах, да они и не рассчитывают на неё.
При появлении в городе они не бегут сломя голову и не создают координационный центр с целью полной координации всех скоординированных сил, а прямиком шкандыбают в храм Единого, где дрожащий от страха священник дает раскладку по всему, насрав на тайну исповеди. А молчаливые фигуры в багровых сутанах внимают гласу грешника. Церковь очень умно поступает, что не суется в мирские дела, занимаясь строго обозначенными нарушениями. Говорят что один из предков нынешнего монарха, настоящий король в отличие от этого, сидящего на троне, дай ему бог здоровья, ограничил их власть, запретив малым тройкам соваться в мирские дела. Для приструнивая вельмож, стоящих почти вровень с Королем были придуманы Большие тройки, которые могли заниматься этими проблемами. Именно поэтому в состав каждой Большой тройки судей был введен один из его доверенных придворных. В наше же время церковники, очень щепетильно относятся к взятым ранее обязательствам, поскольку за соблюдением вышеуказанных начали следить эльфы, по священным книгам — любимые дети Страдавшего. А это, поверьте мне, страшно, если любимые дети разозлятся. И если мне удастся скрыться от инквизиции, не факт, что на меня не откроет охоту один из Домов эльфов. Деваться некуда — можно самому идти на кладбище и договариваться о месте с видом на дорогу.
— Да не убежишь ты никуда, я даже выхода не вижу.
Я отхлебнул тёплое пиво, на которое мы незаметно перешли. На улице стемнело уже очень хорошо, большинство факелов было потушено..
Хозяин негромко переговаривался за соседним столиком со знакомцем. Оставив на столе монету и махнув ему на прощание рукой, я вышел на улицу. Редкие фонари вспыхивали где-то вдалеке.
— Орни — фонарщик, ещё не добрался до нашего района, — мелькнула мысль.
Я брёл по дороге, пытаясь побороть чувство безысходности.
— Дежа вю, — подумал я. — Сбой матрицы, всё это уже было. Но тогда я смог найти выход, пусть в корне неверный, но нашёл. Найду и сейчас. шёл, цвирканье сверчка действовало на нервы. Прошлёпав босыми ногами на кухню, я вытащил из заначки бутыль гномьего самопляса и нацедил полкружки. Выдохнул, замахнул двумя большими глотками, переждал выступившие слезы и начал шарить по плошкам. Найдя чего то там в темноте, я быстро захрумкал капустой и отправился обратно, чувствуя, что проблем со сном больше не будет.
Утро не принесло ничего нового. Вкусно пахло булочками с корицей и травяным сбором, который здесь пили вместо чая. В окошко пробивалась редкое еще весеннее солнышко, о стекло билась так несктати проснувшаяся муха. Герды не было, наверху, у Непоседы, тоже никто не шебуршился. Настроение, таким похоронным как вчера — не было. По любому должен быть выход. По любому.
Все утро я был хмур, думать не хотелось, хотелось вытянуться на солнышке и греться, греться, греться. Вместо этого приходилось работать, работать, работать. Причем головой. Ладно, что еще срочных дел не было и город погрузился в привычное сонное оцепенение. Набодяжив себе кружку кипятка с местной настойкой градусов под сорок, я уселся в уголке, наблюдая из окна за редкими прохожими, бегущими по своим делам. Сейчас, же я порядочный гражданин, толстый и ленивый и меня можно брать голыми руками. Пусть им всем плевать, но я этого не хочу.
Собравшись, я направился на кухню, зевая и почесывая в паху. Не может же быть все плохо, только я развязываюсь с одним, как судьба подкидывает новые задачки.
Я ходил на работу, оформлял дела, проверял стражу, получал «комиссионные» от мелких лавочников, ходил в Магистрат, высиживая штаны на нудных заседаниях, но постоянно и напряженно думал. Просто так меня уже не взять, у меня множество знакомых и должников, которые могут помочь. Надо их обежать, поговорить, надо только выработать план спасения. А вот для этого надо наведаться к Вертеру.
Поздний вечер, двери закрыты на тяжёлые засовы, теплятся слабые огоньки и почти около каждого собралась семья. Где то пьют чай, где то поздно ужинают, где то ждут немного датого отца и мужа, где то ругаются, а где то укладывают ребенка спать. Люди разные, семьи разные, судьбы разные. Я не торопясь иду по улице, стараясь по меньше обращать на себя внимание. Улочка заканчивается небольшим тупичком, с одной стороны стена трехэтажного дома, с другой стороны высокий забор и калитка, в которую я и стучу ногами. Хрип здоровенных пастушьих псов, страстно желающих добраться до возмутителя их спокойствия через какое-то время сменяется возмущенным взлаиванием взвизгиванием, как всегда при появлении хозяина, а во дворе смутно прорисовывается приземистая фигура Вертера и слышится его негромкое:
— Hol`s der Teufel! — которое тут же сменяется мощным, — Кого тут черти принесли!?
— Не ори, alte Knacker, — говорю вполголоса, — двери открой, а то я от своих баб сбежал, чтобы с тобой за рюмочкой посидеть.
Сказать, что Вертер удивлён, это значит ничего не сказать, я прямо вижу как он тянется мощной пятернёй к затылку, озадаченно хмурясь, потом резко бросает руку вниз, и не найдя в почёсываемых местах ответа, наконец-то начинает греметь засовом. Калитка начинает приоткрываться и наконец я вижу его встревоженное лицо:
— Was ist los?
— Да ничего особенного, — неискренне улыбаюсь я. — Вот решил тебе на пробу новую рецептурку принесть, — и соблазняющее показываю не маленькую баклажку, в которой что-то булькает.
— Подожди, собак приберу, — говорит он.
Со двора слышны негромкие уговаривания, поскуливания, лай и вот дверь распахивается настежь. Вертер смеряет меня подозрительным взглядом:
— Ну тащи своё Gesoeff, попробуем, что ты туда намешал, — он поворачивается ко мне спиной и направляется к беседке в глубине двора, достаточно большой, основательной, похожей на небольшое, но солидное и хорошо защищённое укрепление.
Я прохожу мимо давящихся от вожделения собак и сажусь на каменную скамью, куда вертер бросает соломенные циновки, чтобы не застудиться. Натаскав из дома заукуски, а у гнома это всегда практически мясо, Вертер уселся напротив меня м шумно вздохеув сказал:
— Nun gut. Рассказывай.
Я попытался недоумённо сощурить газа, но гнома не проведешь.
— Ты рожи то мне не корчи! Чтобы ты припёрся поздно вечером да ко мне домой, а не в контору… — он махнул рукой и ещё раз повторил, — давай, рассказывай.
Ну я ему всё и рассказал, вернее не совсем всё. Я рассказал только, что из-за чудовищной ошибки меня ищет инквизиция, ну и так далее. Гном сидел задумчиво хмыкая, угукая и кивая.
— Я уж думал дождаться инквизиции и сдаться им нафиг, — я опускаю взгляд на столешницу и старательно черенком вилки прочерчиваю непонятные фигуры, почему то более важные для меня сейчас, чем наш разговор.
— Du hast ja einen Knall! — взвивается гном под потолок. — Даже думать не смей!
Следующие минут десять или три стакана настойки были посвящену перебору всяких разных возможностей, вплоть до фантастических:
— А твой знакомец, который так всё хорошо устроил тогда… — Вертер мнётся, — …ну когда нам надо было, — и выжидающе смотрит на меня.
Блин! Не взрослый половозрелый гном, к тому же старше меня на шестьдесят лет, а благородная институтка, впервые голого мужика увидевшая.
Я на секунду задумываюсь, вроде бы известный выход, но тогда у нас за спиной, как я потом понял, была негласная поддержка на достаточно высоком уровне. Сейчас же придётся действовать на свой страх и риск, причём под пристальным оком Свана. Нет, не реально.
— Если кому то надо было начистить Fresse, то я бы и не сомневался. Но тут совсем другое дело.
Мы оба молчим, гном, видимо и сам понимает, что сморозил глупость. Этих умрут, пришлют других — инквизиция со следа не слезает никогда. Нам тогда повезло, что нашёлся спрыгнувший с катушек оборотень, которого к тому же поймали на месте преступления.
Потом моя настойка кончается и мы переходим на вертеровский самопляс.
— Ich gehe pinkeln, — говорит изрядно накачавшийся гном и чуть пошатываясь исчезает за дверью летней беседки.
