поражающая на 70 процентов женщин, практически со стопроцентной смертностью. Поэтому мимо нас как-то проскользнул тот факт, что в одном из селений несчастный отец нашел свою дочь. Поскольку он умудрился её продать и из каравана ушел один, мы даже не подумали на тебя. Мы считали, что человек, укравший ребёнка…
— Я спас её!
— …укравший ребёнка, будет держать её при себе или начнёт торговаться требую для себя благ и привилегий. Родители быди даже готовы обменять свои жизни на её жизнь, но! Никто не приходил ни с требованиями выкупа, ни с политическими требованиями. Это было странно. Именно я сделал допущение, что похититель не знает, что именно попало ему в руки и начал проверять все несуразные случаи, происшедшие в то время. Скажу честно — это было нелегко.
— Дальше начинаются странности, рабторговец купивший ребенка, погибает и его товар оказывается неизвестно где.
А я еще считал себя параноиком… Мало считал…
Он нехорошо рассмеялся:
— Государственность поступка определяется только количеством трупов, и чем их больше — тем идея масштабнее и тем больше принесет в конечном счёте пользы.
Он говорил долго и наконец подошёл к концу, я наелся и тихо отдувался, откинувшись на спинку резного кресла:
— А кто из врачей меня сдал?
— Доктор майер. Мы были очень убедительны и он рассказал нам всё, что только знал. Мы нашли и трактир и всех врачей, про которых он говорил. К сожалению про последнего из рекомендованных Вам врачей он вспомнил в последнюю очередь. Причём рассказал в явной нерешительности, поскольку поверить не мог, что Вы обратитесь к этому шарлатану и недоучке, недостойному лечить благородные недуги людей высокого сословия, и способного помогать только черни при лечении низких болезней.
Он встал попрощался со мной и вышел, а вошедший за ним стражник ударил меня дубинкой в повздох так, что я выблевал большую часть ужина. После чего меня снова бросили в камеру.
Я немного очухиваюсь от дрёмы. В последнее время очень тяжело определится сплю я, или бодрствую. Сны перемежаются с явью и глюками, вот и сейчас мне кажется непонятно что. Тонкие маленькие ручки, торчащие с той стороны решетки и не могущие дотянуться до меня.
— Папа, папочка, — рыдание в голосе. Прости меня папочка, это всё из-за меня.
Пусть глюк, но какой правдоподобный, разве бы девочку артефакт пустили в подземелья самого закрытого ордена?
— Я с трудом улыбаюсь в кровь разбитым губами:
— Ну что ты, солнышко, ты здесь совершенно не причем.
Голос хриплый, сорванный воплями в тишине пыточной камеры. Несмотря на боль, руки с размозженными кистями, сами тянутся погладить и прижать к себе это маленькое чудо. Зря это я конечно, заметив руки голос давиться плачем, словно в рот засунут кулак. Я поспешно прячу руки за спину.
— Девочка моя, — хрипло каркаю я, — это жизнь, это моя профессия и я за нее плачу.
За стеной раздаются шаги, голоса и всё исчезает. Даже если это было видение — всё равно неплохо, но я почти убедил себя, что меня действительно навещала Непоседа.
Самое страшное это не то, что меня арестовали, самое страшное то, что меня забыли. И пусть ты понимаешь, что это может быть специальный ход, направленный, чтобы тебя окончательно сломить, но все равно становится напряжно. Я остался один в полной темноте.
Мне не давали пить и есть, возможно хотели, чтобы я умер от голода и жажды. Соломы кинули свежей. Но при такой влажности, она постоянно намокает, становиться рыхлой и грязной, и не фига не греет. Воды нет, еды нет, холодно. Ну попить я сообразил и начал поначалу облизывать стены, а потом оторвал тряпку от одежды, смотал её жгутиком и бросил один конец в чашку, второй закрепил в небольшой трещинке, пустив её по стене. Воду сгонял рукой на тряпку, а потом пил набравшийся конденсат.
С едой правда, не получалось долго. В последнее время мне не приходилось голодать, а теперь, сидя без еды я быстро приобрёл потерянную много лет назад стройность фигуры.
Если они потянут ещё немного, — думал я, — то с меня можно будет рисовать портреты святых подвижников, а никак не злых колдунов. Хотя, — опять рассуждал я, — чисто внешне они отличаются одеждой и выражением лица. Не зря же, по слухам, портрет Единого в верхнем храме писали с одного душегуба, у которого было такое кроткое выражение лица, что его трижды отпускали из зала суда, поверив его искренним.
Чисто случайно ко мне прибивается крыса, она бегает вокруг и обгрызает лицо или пальцы рук, когда я валяюсь без сознания. Она не уходит, а мне нечем её покормить, бедное животное. Я вспоминаю про черепок светильника, в котором выгрызено всё вплоть до фитиля. Может быть крысе хвати? Я аккуратно ставлю крошащийся черепок на пол и с умилением наблюдая за осторожным и хитрым зверьком. Наконец она решается и подбегает, черепок для неё явно тяжёл.
Она пищит, пытаясь выгрызть, из черепка хоть что-то. Я сижу и смотрю не дыша, как она бегает вокруг меня. Наконец я расслаблено кидаю руку в крысу, со стороны же это должно казаться быстрым как бросок змеи, и хватаю добычу. Лукулл в гостях у Лукулла. Я счастлив.
Вот таким образом и проходило время в «гостях» у Святой Инкизиции, то я покрывался холодным потом от одной только мысли, что про меня забыли навсегда, то стонал от боли после «задушевного» разговора с отцами — дознавателями. То слизывал капельки воды со стен и удачей считал пойманную крысу, то жадно вгрызался острыми кровоточащими обломками зубов в ножку жаренной курицы и давился слабеньким винцом. То мечтал о жизни, любой жизни, то призывал смерть, как последнюю милость.
Единственное, что я не понимал, так это то, зачем всё это инквизиторам. Больше они не пытались вызнать у меня что либо, просто занимались однообразным и немного скучным делом. Работой, так, как они её понимали…
Громко гремят засовы и ключи, свет факела бьет по глазам, меня походя пинают сапогом по ребрам:
— Встать!
— Оставьте его, сын мой.
Я приоткрываю глаза щёлочки и пытаюсь разглядеть прибывшего. Здоровенная туша в темнофиолетовой хламиде с накинутым на себя позолоченным покрывалом с какой то фигнёй на башке и огромным золотым крестом на груди, на пальцах слабо мерцающие в темноте перстни. Значит помимо того, что он святоша, так ещё и не слабый маг. Походу тут внутренние игры церовников, поскольку этот боров пытается меня исповедовать, естественно я активно возражаю.
— Тайна святой исповеди нерушима, сын мой, — елейный голос начинает бить по ушам.
Я хрипло смеюсь:
— Что ж ты так поздно нашел меня папочка?
Священник жует губами, пытаясь выстроить свою проповедь для такого закоренелого грешника как я.
— Сын мой, — проникновенный голос священника лезет в самые тёмные закоулки моей души, расталкивая локтями всех неосторожно придвинувшихся. Хочется прижаться и покаятся, несомненно, я здешний так бы и сделал, но я прошлый, только издевательски хмыкает, на полные профессионального искреннего сострадания слова священника. В дело идёт магия, я чувствую как меня начинает выворачивать от одного желания рассказать всё. Ну это в принципе не ново, это на мне уже опробовали и недостаток этого метода в том, что однажды облегчив душу, то есть рассказав кому-нибудь свою тайну, из тбя подобным способом уже ничего не вынут. Не зря раньше вызывали раба, рассказывали ему всё, а потом убивали. Правда умные некроманты быстро научились обходить это, они вызывали дух убитого и он им всё рассказывал. Священник ласково гладит меня по голове и незаметно снимает волос, хотя вроде бы церковникам запрещено заниматься поднятием, ну да бог с ним. Прошло много лет с тех пор как я попал сюда, сначала я пытался подавить настоящего хозяина своего тела. Потом опомнился, стал культивировать,
