подношение под замок — для его вящего сбережения.
Из Германии пишут, что нынешняя зима завалила Европу снегами (Богемии с Венгрией досталось пуще всего), в связи с чем западные дороги сделаются проезжими намного позже обычного. А потому, возможно, нам придется пробиваться в Новые Холмогоры, не дожидаясь подвод с товаром из Праги, ибо, хотя на севере и бушевали метели, они были менее злыми и затяжными, чем в другие года. О том сообщают как английские моряки, так и русские купцы, с какими мы имеем здесь дело.
Сэр Джером просит меня поблагодарить вас за карты, любезно нам предоставленные. Мы поступили с ними так, как вы посоветовали, то есть тщательно спрятали от посторонних глаз. Русским всюду мерещится шпионаж, поэтому лучше не давать им ни малейшего повода для подозрений. Увидь они эти карты, разразится гроза.
К сожалению, мне никак не удается поговорить с отцом Краббе. Похоже, отец Погнер не позволяет ему уходить со двора. Недоверие отца Погнера к вам все возрастает, не так ли? Меня раздражает поведение этого иезуита, ибо оно сказывается и на нас. Сэр Джером в открытую заявляет, что новое ужесточение условий нашего здесь пребывания является реакцией русских властей на происки отца Погнера против вас. Но тот упрям и все связывает с произволом Никиты Романова, уверяя, что сам он совсем ни при чем.
Надеюсь дня через четыре увидеться с вами, поводом к чему будет обмен прочитанных книг на другие, а засим остаюсь вашим преданным слугой и другом.
С одобрения сэра Джерома
ГЛАВА 2
Лица людей, стоявших в длинной очереди, были красны от слякотного, носившегося над Красной площадью снега. Лед крепостного рва под кремлевскими стенами посерел, хотя все еще мог выдержать вес двух десятков всадников в боевом снаряжении. Небо под стать ему было таким же серым. В день Святого Порфирия из Газы погода несколько успокоилась, и сотни верующих, намеревавшихся помолиться у гробницы Василия Блаженного, усматривали в том добрый знак.
— Вы уверены, что митрополита не оскорбит мое появление? — спросил Ракоци у шагавшего рядом Бориса Федоровича Годунова. — Я ведь не вашей веры.
— Уверен, — неторопливо ответил Борис, делая взмах горностаевой рукавицей. Он выдохнул облачко пара. — Вы же христианин.
— В какой-то мере, — пробормотал Ракоци, поплотнее укутываясь в черную волчью шубу с большим капюшоном.
— Вы пострадали от турецкого ига и живете у нас как посланец христианского короля. Пустословия некоего римского пастыря не имеют значения. Вы слывете в Московии человеком достойным и религиозным. — Борис кивнул в ответ на приветствие дородного купчины с огромной сумой. — Вот и Николай Собримович Донецкий не отказался бы поручиться за ваше доброе имя.
— Разве? — спросил с легкой долей сарказма Ракоци, пряча ироничные искорки в глубине темных глаз. — За мое доброе имя?
— Разумеется. И тут нечему удивляться. Это Московия, где каждый сражался с захватчиками и уважает способность к сопротивлению в остальных. Неодобрение со стороны польских иезуитов никто не возьмет здесь в расчет. К вам благоволил царь Иван и благоволит царь Федор. А потому я не вижу причины, по которой митрополит мог бы воспротивиться вашему присутствию на богослужении. Вы человек многоопытный, дельный, вы венчались в кремлевском соборе в присутствии самого государя. Вы почитаете наши иконы. Ваша супруга известна своими благими деяниями, все знают о ее, а значит, и о ваших немалых пожертвованиях в казну многих наших церквей. Кроме того, никто ранее не восставал против вас. Следовательно, у вас нет резонов ожидать от кого-либо поношений и впредь. — Он произнес все это достаточно громко, чтобы слова его были слышны окружающим.
— За исключением отца Погнера, — возразил мягко Ракоци. — Он опять пытался не допустить меня к богослужению.
— Мы знаем о том. — Борис кивнул и остановился, ибо к подошвам его сапог прилипло столько рыхлого снега, что ему пришлось несколько раз притопнуть ногами. — К католическому богослужению. А тут — православная Русь. — Принявшись вновь прокладывать себе путь к огромному собору Богоматери Заступницы, увенчанному разнородными куполами, он покосился на спутника, словно бы проверяя, идет ли тот рядом. На четверых стражников, неотрывно следовавших за ними, Борис не смотрел. — Если по- настоящему распогодится, надо будет велеть расчистить здесь снег.
Ракоци неопределенно мотнул головой, усмотрев в перемене темы намек на то, что Годунов начинает сердиться, и сказал словно бы вскользь:
— Многие приметы указывают, что грядут новые бури.
Далее они шли в молчании и уже приблизились к храму, когда их нагнали легкие сани, влекомые разгоряченными лошадьми. Заслышав свое имя, Ракоци обернулся.
— Отец Краббе. — Он слегка поклонился. — Мне кажется, я не ошибся.
Отец Краббе, едва различимый за спиной дюжего кучера, напряженно кивнул.
— Я заезжал к вам домой, Ракоци. Нам надо бы поговорить.
Борис остановился, раздраженный заминкой, и внимательно оглядел встревоженного католика.
— Что-то случилось? — спросил Ракоци, настораживаясь. — Пришли дурные вести из Польши?
— Нет. — Отец Краббе опасливо огляделся. — То есть, возможно, они и пришли, но мне о них ничего не известно. Нет. Это местный вопрос. — Он снова окинул площадь быстрым встревоженным взглядом.
— Связанный с делами посольства?
— Да, — подтвердил отец Краббе. — Да, это именно так. — Он покосился на Годунова и заколебался опять. — Но мне не следует, сейчас не время для подобного разговора. Я загляну к вам потом.
— Завтра? Сегодня? Когда? — нетерпеливо спросил Ракоци, уже не скрывая растущего в нем беспокойства.
— Завтра, — поспешно откликнулся отец Краббе. — Мы служим мессу в шесть и в десять часов. Я навещу вас еще до полудня. Если, — прибавил он после некоторого размышления, — не разразится новый буран. В таком случае я приду, как только позволит погода. Я пошлю к вам кого-нибудь сообщить о визите. Но, конечно, не Юрия.
— Безусловно не Юрия, — кивнул Ракоци.
— Нет, кого-то другого. Ждите. Это… не слишком срочно, но тем не менее…
— Требует обсуждения? — предположил Ракоци. — Что ж, приходите. Я буду вас ждать. — Он поклонился, глядя, как кучер трогает тройку с места.
Борис, заслоняясь рукой от слякотного снежка, тоже глядел на сани, огибающие часовню Афанасия Афонского — приземистую, похожую на барабан.
— Знаете, этому не будет конца, пока один из вас не покинет Москву, — заключил он со вздохом.
— Кто? Отец Краббе? Или я? — спросил Ракоци с наигранным изумлением.
— Отец Погнер или вы, — отрезал Борис. — И вам это распрекрасно известно. Он ваш заклятый враг, Ракоци, и ничуть не меньший, чем турки. Вам о том никогда не следует забывать, ибо сам он, уж будьте уверены, о вас не забудет.
— Вы слишком преувеличиваете, — возразил Ракоци с деланным равнодушием. Долгий жизненный опыт научил его по возможности не обременять друзей собственными заботами. — Он может презирать меня самого, но у него есть обязательства перед Папой Римским и королем — он не осмелится в угоду своим мелким амбициям уронить себя в их глазах. — Еще до конца тирады ему стало ясно, насколько неубедительны такие доводы, и он, внутренне передернувшись, замолчал.
— Молю Господа, чтобы вы оказались правы, — чопорно отозвался Борис и, подойдя к входу в собор, остановился, чтобы перекреститься.
