любой ценой, и, если вы вздумаете противиться, мы сокрушим вас. — Командир конников поднялся в стременах. — Служба есть служба.
— Если вы так поступите, наша королева заявит протест, — выслушав Лавелла, возразил Флемминг. — У вас будут неприятности.
— Ваша королева никогда ни о чем не узнает. Вы просто исчезнете. Как и многие в этой глуши. — Офицер повернулся к всадникам и отдал им несколько резких команд.
— Что он сказал? — спросил Флемминг, осторожно пятясь к большому столу, уставленному всяческой снедью.
— Он велел обыскать повозки и застрелить или проколоть пикой любого, кто попытается помешать, — ответил Лавелл. — Они всерьез вознамерились забрать у нас графа.
— А я всерьез вознамерился остановить их, — заявил Флемминг. — Англичане, к бою! — повысив голос, выкрикнул он. — Лавелл, скажите ему, что нас больше и что самоуправствовать мы им не дадим.
— Как пожелаете, — вздохнув, отозвался Лавелл.
— Значит, быть посему, — сказал командир отряда и дал своим людям знак.
Пришпоренные донские лошадки понеслись неуклюжим галопом к повозкам. Один англичанин тут же был ранен: копье пронзило ему плечо.
Вопль его донесся до выгона и пасшиеся там лошади взволновались. Роджер, Геза и еще двое возчиков рассыпались по полю, чтобы их успокоить. Дело было куда как серьезным, ведь табун в сотню голов мог броситься в лес.
Лавелл, едва успевший нырнуть под одну из повозок, прижался лицом к колесу. Он видел, как опрокинулся на спину его раненый соотечественник, затем послышался свист арбалетных стрел. Крики стражников показали, что они нашли цель. Одна лошадь упала, колотя копытами по опрокинутому котлу с супом. Всадник придавленный бьющейся тушей, безуспешно пытался отползти в сторону и громко бранился. Миг — и оземь рядом с ним грянулся его сотоварищ, изо рта и ушей поверженного хлынула кровь. Третьего стражника ударило в живот над бедром. Он дико взвыл и ухватился за древко стрелы, после чего завопил еще пуще. Командир, видя, что атака захлебывается, дал приказ конникам поворачивать лошадей.
Но их ждал сюрприз: из кустов им навстречу выбежали четверо арбалетчиков. Двое выстрелили: одна стрела прошла мимо, другая пробила шею лошади офицера. Тот, спрыгнув с седла, знаком велел отряду рассеяться и гортанно скомандовал:
— Шашки наголо! Режь их! Круши!
Шестеро стражников все еще были в седлах. Два арбалетчика, отшвырнув бесполезные арбалеты, вскочили с колен и побежали к кустам. Двое других выстрелили. Обе стрелы угодили в грудь наседавшего на них всадника, тот громко всхлипнул и повалился с пляшущего под ним, страшно скалящего зубы конька.
— Это ужасно, — прошептал, подползая к Лавеллу, Флемминг. — Но ничего не поделаешь. Придется их всех перебить. Иначе селян, нас приветивших, ждет неминуемая расправа, да и нам дома достанется на орехи. — Он щелкнул языком. — Разумеется, мы не могли им подчиниться, ведь выдавать раненого — последнее дело. Все, может, вышло бы по-другому, будь граф здоров.
— Разумеется, — с дрожью в голосе откликнулся Лавелл, уже и думать забывший о своей тяге к рискованным приключениям. Теперь ему страстно хотелось очутиться в Оксфорде, в своем уютном коттеджике, и никогда его более не покидать. Он прикусил губу, чтобы справиться с приступом ностальгии, и поинтересовался, с трудом ворочая языком: — Вы думаете, с крестьянами бы расправились?
— Несомненно, — заявил Флемминг. — Эти русские — сущие дикари. Они превосходят в жестокости как разрисованных туземцев Нового Света, так и бесноватых турецких дервишей. — Он изогнулся, чтобы вытащить из-под полы кривой кинжал с зазубриной на конце, и пояснил: — Я держу его для себя. Чтобы не даться им в руки живым. На всякий случай.
— Понимаю, — пробормотал Лавелл, страстно надеясь, что Флемминг не полагает, будто такой случай настал.
— А мои пистолеты остались в повозке, вот насмешка судьбы! Как бы они сейчас пригодились! — Флемминг изобразил, будто прицеливается в ближайшего всадника, потом, громко пыхнув, нажал на незримый спуск.
Командир стражников с шашкой наголо бежал вдоль повозок, пропарывая их парусиновые боковины и заглядывая в прорехи. Он выругался, услышав, как пал еще один его конник, и ударом клинка прикончил какого-то, видимо, сдуру на него наскочившего храбреца. Кто мог подумать, что торговцы умеют сражаться?! И трех минут не прошло, а отряд уже потерял пятерых. Так недолго и проиграть этот бой. И кому? Горстке жалких, изнеженных инородцев? Его затрясло от ярости, и он вскочил на задок очень крепкого с виду фургона, нюхом чуя, что цель уже рядом. Плотный полог был изнутри зашнурован, и командир нещадно избиваемого отряда заколотил по нему эфесом клинка, громко требуя, чтобы его немедля впустили. Никто не откликнулся, и он прорубил кожу двумя ударами шашки, призывая на помощь все небесное воинство. Лицо его возбужденно пылало.
Внутри фургона на самодельной кушетке из сдвинутых сундуков лежал человек, рядом стояла женщина с длинным византийским кинжалом. Поиски завершились — в том не было ни малейших сомнений.
— Ракоци, — произнес офицер с облегчением, чувствуя что у него кружится голова.
— Уходи, — крикнула женщина, поднимая кинжал. — Прочь, убирайся, я его не отдам!
— Ксения, — послышалось снизу, но она отмахнулась и шагнула навстречу стражнику.
— Убирайся! — В голосе ее не было страха, а кинжал в руке не дрожал.
Стражник хохотнул и взмахнул шашкой. Как он и рассчитывал, его горе-противница отбила удар плашмя.
Так мог поступить лишь человек, ничего не смыслящий в фехтовании, и стражник плавным движением отвел шашку в сторону, а затем с ныряющим выпадом вонзил ее в женскую грудь. Клинок вошел глубоко, но он всадил его еще глубже и отскочил, заливаемый струей крови. Из его горла вырвался торжествующий клич.
— Нет!!! — послышался в ответ исполненный муки вопль.
Ракоци видел, что происходит, и превозмогая ужасную боль, метнул свой меч, стремясь поразить того, кто пришел за ним, но рука плохо слушалась, и удар опоздал. Через мгновение Ксения рухнула на него, и он провалился в небытие под отвратительный хруст собственных же костей, только-только сросшихся и вновь расходящихся в местах переломов.
Между тем брошенный им римский меч вошел в подреберье убийцы и, пронзив плоть, уперся острием в позвоночник. В глазах командира сыскного отряда промелькнуло легкое удивление, он пошатнулся, поворотился, навстречу ему метнулась земля, и падение на эфес клинка, сработанного за много веков до его рождения, довершило все дело.
К тому времени, когда Лавелл заглянул в фургон Ракоци, последних конников уже расстреляли и добровольцы ринулись собирать их лошадей. Он тут же послал за Роджером, и они минут пять простояли молча, в немом ужасе озирая последствия бойни.
Наконец Роджер заговорил:
— Разберитесь со стражником. Я займусь господином и госпожой. Геза мне поможет.
Лавелл содрогнулся, но не стал возражать. Он наклонился и перевернул мертвеца, чтобы вытащить меч, чувствуя во рту привкус желчи. Но ученый поспешил напомнить себе, что бывалые люди не должны страшиться подобных коллизий, и, ухватив тело за ноги, поволок его прочь.
Когда убитых — и англичан, и русских — похоронили, Роджер протянул отцу Севастьяну небольшой рубин.
— Возьмите его для украшения иконы Заступницы и отпойте как подобает мою госпожу, — сказал он, краем глаза следя, как Геза вносит тело Ксении в храм. — Положите ее в освященную землю и, прошу, приглядывайте за могилой, которую мы, возможно, когда-нибудь навестим.
— Я бы и рад, да ведь ей полагается лежать рядом с предками мужа… или, хотя бы, близ праха собственных родичей, — возразил священник обеспокоенно.
— Мой господин пребывает в изгнании, а матушка и отец госпожи моей умерли, и где они захоронены, я не знаю, — коротко сообщил Роджер. — У нас нет возможности соблюсти должный порядок. Смилуйтесь, добрый отче. — Он поглядел священнику прямо в глаза. — Она ведь русская. Позвольте ей упокоиться в
