кронах. Судя по словам маргерефы, за эти деньги можно купить и деревню, и крепость.
Сент-Герман равнодушно кивнул.
— Много ли взяток пришлось раздать?
— Нет, не особенно. В основном за проезд через мосты. — Ротигер оглянулся и, понизив голос, сказал, — это не Рим.
Сент-Герман покачал головой.
— Рим теперь не таков, каким мы его знали.
— Не таков, — согласился Ротигер, входя за хозяином в мрачное, хотя и довольно просторное помещение. Он обстоятельно огляделся, потом заключил: — Вам приходилось живать и в худших условиях.
— Я тоже так думаю, — кивнул Сент-Герман, опускаясь на стул. — Ничего, одну ночь ты как-нибудь здесь перебьешься.
— Одну ночь? Значит, завтра мы едем?
Ответа не было, да Ротигер его и не ждал.
— Кажется, сейчас тут за главного капитан? — спросил он после некоторого молчания.
— Да, он, — уронил Сент-Герман.
— Но в письме сообщалось, что здесь правит женщина.
— Правила, — тихо произнес Сент-Герман, сожалея, что не умеет рыдать.
— Понятно. — Ротигер помолчал. — Она погибла в сражении?
Сент-Герман кивнул.
— Я был рядом, но это не помогло. — Он поднялся со стула и, подойдя к окну, стал пристально вглядываться в балтийские волны, словно пытаясь что-то среди них различить. — Теперь ничто меня здесь не держит.
Ротигер понял, сколько боли добавит хозяину каждый лишний вопрос, и направился к двери. На пороге он задержался:
— Я принесу сундуки.
— Роджериан, — негромко окликнул его Сент-Герман на имперской латыни. — Мне повезло, что у меня есть ты.
Ротигер поклонился и вышел.
К утру нового дня в центре бывшего складского помещения возвышалась лишь печь. Остальное было убрано, передвинуто к стенам или в упакованном виде приторочено к седлам. Сент-Герман стоял в бывшем своем обиталище с большим кувшином в руках. Он чувствовал себя бодро, ибо подошвы привезенных Ротигером сапог вмещали гораздо больше земли, чем сшитые местным шорником стельки, и выглядел столь внушительно в своей эфиопской тунике, на шелке которой тускло мерцал темный диск с распростертыми крыльями из черненого серебра, что капитан Амальрик, заглянувший в открытую дверь, ощутил невольную робость.
— Я пришел, — сказал, кашлянув, он, — чтобы еще раз поблагодарить вас за разговор с маргерефой. После того, что наврал ему Беренгар, я думал, Калфри уже ничто не поможет. Он вас век не забудет.
Сент-Герман усмехнулся.
— Пустое. Я сделал то, что должен был сделать.
— Ради герефы?
Капитан Амальрик мысленно выругал свой длинный язык. Он не понимал, что с ним творится. Чужеземец держал себя просто, как прежде, но капитану почему-то хотелось щелкнуть перед ним каблуками и вытянуть руки по швам.
— Ради справедливости, — поправил его Сент-Герман и, помолчав, прибавил: — Она бы сделала то же.
— Да, — сказал, кашлянув, капитан и принялся смущенно вертеть в руках небольшой полотняный мешочек.
— Вот. — Сент-Герман указал на кувшин. — Тут снадобье для скорейшего исцеления ран. Особенно гнойных. — Он поставил кувшин на стол. — Оно помогает и при воспалении легких. Только раны следует просто мазать, а во втором случае надо принимать снадобье внутрь. Вместе с водой или с медом.
— Вы готовили его в вашей печке? — спросил капитан.
— Да. Это не единственный, но, пожалуй, лучший способ приготовления подобных лекарств. — Сент-Герман посмотрел на кувшин. — Тут мало. Постарайтесь расходовать его с толком.
— Конечно, — сказал капитан Амальрик и негромко заметил: — Герефа была бы довольна.
— Что? — Сент-Герман, погруженный в свои мысли, не слышал его.
— Я говорю… Я принес вам кое-что. — Капитан Амальрик поднял полотняный мешочек. — Это дала мне Осита. Она… она нашла это, когда вместе с Геновефой подготавливала герефу к похоронам. Вот… возьмите.
Озадаченный Сент-Герман взял мешочек.
— Что там такое?
— Это ваше, — пробормотал капитан Амальрик.
Сент-Герман распустил завязки, и сердце его содрогнулось. Через миг на ладони его лежал черный сапфир. Одно из крыльев оправы было погнуто и обесцвечено кровью. Он заботливо спрятал талисман под тунику и прошептал еле слышно:
— Благодарю.
Капитан Амальрик опустил глаза.
— Это ваш? — повторил он, потом с заминкой прибавил: — Не забывайте о ней.
— Нет, — сказал Сент-Герман. — Я никогда ее не забуду.
Сапфир странным образом грел ему грудь.
Выдержка из доклада маргерефы Элриха королю Оттону, написанного братом Андахом 7 августа 939 года и доставленного в королевскую канцелярию через семнадцать дней после отправки.
«…Что до крепости Лиосан, мой король, то люди, изгнанные из Бремена, натворили там бед. Считаю необходимым рекомендовать вам две меры для восстановления прежних функций этого укрепления. Во- первых, поскольку поля вокруг крепости загублены, нужно, не мешкая, послать туда провиант, включающий в себя бочки с козлятиной и свининой, мешки с мукой и сушеным горохом, а также корзины с сырами. Во- вторых, поскольку много воинов побито в сражении, нам надлежит отправить туда дополнительный и солидный отряд опытных, и лучше семейных, солдат, дабы те там осели и несли королевскую службу. Если не принять этих мер, жители крепости Лиосан вымрут от голода либо их побьют и полонят датчане, ибо сил, достаточных, чтобы отбиться от недруга, там сейчас нет.
Герефа крепости Ранегунда в сражении вела себя стойко, самозабвенно разила противников и ушла, смятая не их доблестью, а числом. О том свидетельствуют и капитан Амальрик, и проживавший в то время в крепости граф Сент-Герман, иноземец. Оба были в бою, оба достойно дрались, и у меня нет оснований не доверять им. Оба они заявили, что потерь в битве было бы меньше, если бы перед ними не закрыли крепостные ворота по приказу известной вам Пентакосты, супруги постригшегося в монахи и ныне уже почившего бывшего герефы крепости Гизельберта, и что, когда это случилось, Ранегунда была жива. Их показания, правда, расходятся с показаниями Беренгара, сына Пранца Балдуина. Тот наблюдал за сражением с бастиона и утверждает, что, когда закрывали ворота, герефу Ранегунду уже умертвили. Вначале он вообще свидетельствовал, что приказ о закрытии ворот отдал какой-то солдат (чему лично я мало верю), но в конце концов заявил, что обстановка было очень сложной и потому он вполне мог чего-то не разглядеть.
Итак, Пентакоста отдала приказ закрыть ворота, и весь вопрос в том, когда это было сделано. Если в то время, когда герефа была жива, — это предательство, если нет — просто некомпетентность лица, взявшего на себя несвойственные ему обязанности. В первом случае кара будет жестокой, во втором ее вообще может не быть. Решите сами, мой король, какой версии мы должны отдать предпочтение, ибо я нахожусь в большом затруднении, не зная, как быть.
Положение осложняется тем, что Пентакоста, сбежав из крепости, угодила в руки датчан, и те
