— Это моя вина, что вы до сих пор не отвернулись от земных нужд, — смиренно сказал брат Эрхбог, заканчивая раздачу вина и хлеба. — Должно быть, я плохой пастырь.
— Во всем виноват снег, — возразил Рейнхарт. — Если бы его столько не навалило, мы держались бы бодрее. — Он указал на двери. — Снегопад все усиливается. Взгляните на небо. Оно похоже на белую простыню.
— Что предвещает суровую зиму, — добавил Калфри, косясь на жену и вновь обращая свой взгляд к Пентакосте.
— Тем больше у нас резонов искать вышней защиты, — сказал брат Эрхбог, и его ввалившиеся глаза засияли. — Христос Непорочный является покровителем всего мира. Он примет всех, кто придет к Нему с покаянием и любовью, ибо милость Его не знает границ. В Нем нет ничего, кроме благости, и благость сия готова пролиться на вас. Если мир обходится с вами жестоко, отриньте его и придите в Христовы объятия. Вам тут же отпустятся все прегрешения, и мир окажется неспособным вас чем-нибудь уязвить.
— Но снег есть снег, и вера в Христа — недостаточная защита от холода, — вступил в разговор Амальрик, только что расправившийся со своим хлебцем и озиравшийся в поисках дополнительной порции чего-либо съестного. — А мой желудок бурчит независимо от того, молюсь я или нет.
— Некоторые подвижники могут сидеть на снегу совершенно нагими, не чувствуя ничего, кроме теплого дыхания рая, — назидательно проговорил брат Эрхбог и добавил: — Я пока еще не достиг такой степени веры, но усердно прошу Господа ниспослать ее мне.
— Чудно все это, — пробормотал Руперт тихо. — Только дурак лезет в снег голышом.
— Или святой человек, — кротко поправил брат Эрхбог и вдруг зашелся в таком долгом приступе кашля, что остальным стало неловко глядеть на него. Отдышавшись, монах стер с губ слюну и обвел окружающих несколько помутившимся взглядом. — Пожалуй, на сегодня достаточно, — с трудом выговорил он.
В толпе послышались облегченные вздохи, но никто не двинулся с места, ибо дорогу во двор преграждал все тот же Дуарт. Подслеповато щуря глаза, староста долго глядел на монаха, потом решился спросить:
— Месса закончилась?
Брат Эрхбог закашлялся снова.
— Закончилась. Да.
Если бы крепостью по-прежнему командовал Гизельберт, именно он повел бы собравшихся к выходу, но с тех пор, как главой поселения сделалась его сестра, роль распорядителя на подобных собраниях стал играть староста. Он дал знак мужчинам следовать за собой и приказал ожидавшим рабам вернуть на места сдвинутые столы и скамейки.
Ранегунда повела к дверям женщин, но, подойдя к ним, обнаружила, что Пентакоста уже выпорхнула за порог. Невестка вновь повела себя возмутительно, ее следовало одернуть. Однако день рождественской мессы не лучшее время для свар, и Ранегунда, подавив раздражение, посмотрела на Геновефу.
— Было бы лучше, если бы ты поспешила, раз твоя госпожа уже во дворе.
Геновефа вспыхнула, ухватила за локоть Дагу и потащила ее за собой.
— Не подобает нам медлить, когда наша госпожа ведет себя как ребенок.
— Детей к мессе не водят, — отрезала Дага, но ускорила шаг.
Ранегунда глядела им вслед, пытаясь придумать, как убедить брата урезонить его благоверную, и в то же время отчетливо сознавая, что надежды на то практически нет. Уходя в монастырь, Гизельберт поклялся не видеться с Пентакостой. Ничто, сказала себе Ранегунда, ничто не способно заставить его нарушить обет. И значит, ей придется либо и дальше терпеть все вздорные выходки этой красотки, либо однажды, собравшись с духом, положить им конец. Она позволила еще нескольким женщинам покинуть зал, после чего сама прошла через двери.
— Вы слишком мягко с ней обращаетесь, — с хмурым видом заявил Дуарт, глядя как Пентакоста бежит к северной башне. — Гораздо мягче, чем надо бы.
— Я поступаю так, как поступал бы мой брат, — ответила Ранегунда.
Староста только поморщился.
— Думаю, она затевает какую-то пакость, раз так спешит.
Внутренне Ранегунда согласилась с Дуартом, но вслух сказала:
— Нет, сомневаюсь. Она просто ведет себя как капризный ребенок, получивший отказ в чем-то желанном и дающий понять, что очень многие вскоре о том пожалеют.
— Тут одно лекарство: хорошая трепка, — решительно произнес Дуарт.
— Мой брат этого не одобрил бы, — возразила Ранегунда. Она представила, как Пентакоста визжит под ремнем, и получила от этого удовольствие, но тут же напустила на себя строгий вид, решив, что во всем виновато вино. — Мне волей-неволей приходится быть щепетильной.
Они подошли к проулку в солдатском квартале, и Ранегунда замедлила шаг.
— Я должна посмотреть, как чувствует себя Флогелинда. Она не явилась к мессе, а это уже никуда не годится.
— Воистину, — кивнул староста и отступил в сторону, чтобы дать ей пройти.
Ранегунда зашагала по слякоти к дому, часть которого занимал Ульфрид с семьей. Дойдя до нужной двери, она перекрестилась, чтобы оградить себя от болезни, после чего решительно постучала.
— Это герефа, — откликнулась она на вопрос изнутри.
Дверь отворилась, и старший — лет семи от роду — сын Флогелинды воззрился на гостью.
— Мама больна, — сказал он.
— Знаю, — ответила Ранегунда, подавляя в себе шевельнувшийся страх. — Я пришла ее навестить.
— Она больна, — повторил мальчик, посторонившись.
Позади него еще один мальчуган катал по полу маленькую тележку, за ним, всхлипывая, следила трехлетняя девочка. Ей, видимо, тоже хотелось поиграть, но тележка была лишь одна.
Комната, в какую вошла Ранегунда, в точности походила на все комнаты в солдатских домах: довольно просторная, с неполной перегородкой, отделявшей детскую половину от родительской спальни. В одном углу ее возвышался очаг, тепло которого обогревало и соседнее помещение, где обитала другая семья. У дальней стены притулились два неуклюжих комода — там хранилась одежда семейства Ульфрида и кое-какой скарб.
Флогелинда лежала в постели под двумя шерстяными одеялами и пледом, сшитым из обрезков овчины. Свет единственной в комнате масляной лампы едва ее освещал. Она была очень бледна, но два ярких пятна рдели на обтянутых восковой кожей скулах. В груди больной что-то булькало, как закипающая в котелке вода.
— Герефа!
Ранегунда склонилась над ней, желая лишь одного: поскорее уйти.
— Как ты, милая? — выдавила она из себя, стараясь не думать об испарениях, исходящих от тела несчастной.
— Я… молю Господа меня исцелить. А жена Калфри сделала мне припарку на грудь. — Флогелинда с усилием подняла руку и указала на полоску дубовой коры, лежавшую рядом с подушкой: — Это принес муж, для укрепления моих сил.
— Могучее средство, — произнесла Ранегунда. «Только вряд ли способно изгнать лихорадку», — добавила она мысленно и устыдилась. — Оно и отвары Винольды быстро поставят тебя на ноги. К тому времени, когда распустятся почки, ты сможешь снова ткать полотно.
Ей и самой хотелось бы верить своим словам.
— Брат Эрхбог каждый день тут бывает и… благословляет меня. — Голос больной становился прерывистым. — Я вместе с ним прошу Христа Непорочного вернуть мне здоровье.
— Вот и прекрасно, — отозвалась Ранегунда. — Жалко, что тебя не было на рождественской мессе. — Она втайне радовалась тому, что в ее жилах играет вино, не давая ей принимать близко к сердцу весь этот ужас. — Я прикажу поварам приготовить лишнюю порцию гусятины, она тебя подкрепит.
— Надеюсь, — прошептала Флогелинда. — Но я вряд ли сумею добраться до кухонь.
— И не думай, — сказала Ранегунда, отодвигаясь от скорбного ложа. — Ты должна отдыхать. Рабы
