все принесут сюда. И для тебя, и для твоих ребятишек.
Разговор почти обессилил больную, но все же она едва слышно произнесла:
— Ты очень добра.
— Я герефа, — ответила Ранегунда, направляясь к двери. — Помогать раненым и прихворнувшим — мой долг.
Флогелинда, закашлявшись, откинулась на подушки, а дети замерли, глядя на уходящую гостью испуганными глазами.
Вновь оказавшись на улице, Ранегунда ухватилась за столб коновязи, чтобы не дать ногам воли и не кинуться наутек. Было ясно, что горячка Флогелинды усилилась, а сама женщина подошла к тому ужасающему пределу, за которым ее ожидали агония и скорая смерть. Это слишком жестоко: умирать в столь неподходящее время, когда вокруг один снег и не на что бросить взгляд. Ранегунда перекрестилась и снова направилась к площади, где все еще толклись люди, радуясь нахлынувшему на них пьянящему легкомыслию. Как только она вышла из проулка в глаза ей бросилась Пентакоста, под восторженные вопли и улюлюканье разгоряченной толпы подпрыгнувшая за взлетающим к небу венком из сосновых веток. Подавив вздох отчаяния, Ранегунда, прихрамывая, направилась к невестке в надежде, что одно ее появление усмирит разыгравшуюся бесстыдницу.
Ей навстречу спешила Дага, прикрывавшая краем накидки лицо.
— Сожалею, герефа, мы пытались ее удержать, но она не слушает нас.
— Разумеется, я не думаю, что вы ее поощряете, — резко отозвалась Ранегунда и, заметив, что девушка чуть ли не плачет, продолжила более мягко: — Вы не обязаны ее останавливать, вам следует лишь безотлучно быть рядом с ней.
На другом краю площади Пентакоста, высоко подбросив венок, громко расхохоталась. Около полудюжины мужчин, скользя и падая, кинулись ловить крутящийся в воздухе обруч.
— Нам не совладать с ней, — всхлипнула Дага, тайком утирая слезы.
— Конечно, — произнесла Ранегунда. — Блюсти себя — ее дело, а не чье-то.
Пытаясь подавить дурноту, она продолжала наблюдать, как бесстыдница прыгает среди солдат.
— Но… если бы вы вмешались… — заговорила служанка и осеклась, ибо ее прервали.
— Если я вмешаюсь, — отрезала Ранегунда, — будет лишь хуже. Ведь ей тут все ненавистно… я, наша крепость, муж. Именно потому она и ведет себя так, выказывая презрение ко всему окружающему. И пусть себе забавляется, я даже ей благодарна. Пока она не заходит за грань, у меня остается надежда, что Господь вселит в нее разум.
Щеку ее вдруг укололо что-то холодное, потом еще и еще.
— Снег, — сказала Дага, посмотрев на небо.
Пентакоста, издав тихий мурлыкающий стон, подобрала юбки и неспешно направилась к южной башне.
— А ну-ка поймай, — крикнул Калфри, подхватывая венок и с размаху швыряя его вслед уходящей красотке.
Лицо удальца пылало, он полностью игнорировал встревоженный взгляд Винольды. Венок, никем не подхваченный, упал наземь, и все отпрянули от него, усматривая в том дурной знак.
— Угомонись, щенок. — Капитан Мейрих поймал Калфри за ворот и крепко тряхнул. — Вспомни о своей жене и о тех, кто того стоит.
Ранегунда жестом велела служанке следовать за своей госпожой, после чего огляделась и с удовольствием обнаружила, что площадь пустеет. Обитатели крепости уходили в дома или прятались под навесы, укрываясь от крупных белых хлопьев, падавших совершенно бесшумно. Вот странность, подумала Ранегунда, дождь, град, даже мелкая морось всегда как-нибудь о себе заявляют, но снег ведет себя по- другому: он подкрадывается втихомолку, как враг или вор. Она старательно запахнула накидку, представляя себе, как приятно было бы сейчас укутаться в меховой плащ, и невольно сожалея о том, что в прошлом году весь добытый и имевшийся в крепости мех по приказу маргерефы Элриха пришлось сдать на королевские нужды.
Поселенцы, отступая перед снежной атакой, возвращались в свои жилища, чтобы отдохнуть и согреться. Бурное веселье уже улеглось, улетучиваясь вместе с винными парами под натиском стужи.
— Лучше бы тебе не стоять здесь, герефа, — сказал, проходя мимо, Руперт. — Погода все ухудшается.
— Да, — ответила Ранегунда рассеянно. — Но у меня еще есть дела.
Какие — она не могла бы сказать. Все вроде уже переделано. Можно, конечно, справиться у Бератрама, убежден ли он, что в северной башне хватит угля для верхней жаровни, но это отнюдь не входило в круг ее забот. И все же она зашагала к башне, высящейся над морем, но наверх не пошла, а, словно притянутая незримым шнуром, двинулась к складу.
В последние четыре недели там многое изменилось. Чужеземец явно не терял времени даром. Правда, старые строительные приспособления ему не было позволено вынести, но он рассортировал их и уложил в аккуратные штабели, занимавшие теперь всего четверть площади пола. Деревенские плотники продали ему доски и брусья, ставшие стеллажами, тянущимися вдоль дальней стены. Под другой стеной стояли сундуки чужеземца, а в центре комнаты возвышался поддон с камнями, более полувека назад вырубленными из известняка. Возле него Ранегунда обнаружила и самого виновника столь разительных перемен. Он пристально всматривался в ноздреватые глыбы, время от времени делая на них пометки углем, и даже не повернул головы на скрип открываемой двери.
Ранегунда вошла в помещение и встала, вслушиваясь в шум морских волн и завывание ветра. Залетая сюда, в каменную ловушку, эти звуки многократно усиливались и рокотали, пророча беду. Она внимательно смотрела на чужеземца, оправляя правой рукой капюшон, ибо знала: от холода оспины на ее щеках становятся глубже.
— Герефа? — окликнул Сент-Герман, убедившись, что гостья не намерена заговорить первой.
— Там все в снегу, — отрывисто бросила Ранегунда. — Сразу после окончания мессы снег опять повалил.
Сент-Герман кивнул и отложил в сторону уголек, которым помечал камни. Он стоял перед ней все в том же приобретенном у местных портних темном платье и в своих весьма странных на вид сапогах — высоких, со шпорами и на очень толстой подошве.
— Что-то случилось?
Она потерла виски.
— Ничего.
Он приблизился к ней на расстояние шага и вновь задал вопрос:
— Скажите, в чем все-таки дело?
— Снег, — повторила она и перекрестилась. — Его слишком много. Теперь никто не может добраться до нас, даже соседствующие с крепостью монахи. Мы отрезаны от всего мира.
Ранегунда впервые облекла свое беспокойство в слова и содрогнулась, наново осознавая их смысл.
— Вас это пугает?
— Да, — призналась она. — Возможны набеги. Датчане и прежде нападали на нас, отнимали, пищу, рабов. Мой отец погиб, защищая от них Лиосан. Его сильно изранили, и раны потом загноились. — Она резко дернула головой, отгоняя непрошеное видение. — У нас есть мужчины, но мало оружия.
Чужеземец сочувственно покачал головой, потом предложил:
— Я могу изготавливать стрелы для арбалетов.
— У нас нет металла, — ответила Ранегунда. — Кузнец придерживает у себя с десяток подков, но их надо беречь… на замену сносившихся. — Она вздохнула. — Есть еще пара старых котлов. Их можно бы переплавить, да в кузне плохо работает горн. Нам не справиться с этим делом.
— Разрешите мне построить специальную печь, и тогда переплавка не затруднит вас, — сказал Сент-Герман, и его спокойная убежденность заставила Ранегунду вскинуть голову. — Я могу изготавливать наконечники к копьям и капканы для вражеских лошадей. Мне известны многие вещи, включая рецепты снадобий, заживляющих раны.
Ранегунда вслушивалась в его слова так, словно они доносились до нее откуда-то издалека, потом
