заблуждения своей дочери, ведь у вас есть и другие.
В заключение хочу прибавить, что, если вы пожелаете сочетать свои интересы с моими, мой дом будет благодарен вашему в трех поколениях и до смерти младшего отпрыска Беренгара станет отстаивать интересы вашего рода.
В доказательство нерушимости сего обещания скрепляю его моей подписью и личной печатью.
ГЛАВА 9
Как только певчие принялись распевать девяносто третий псалом, брат Гизельберт ощутил легкое покалывание в руках. Перекрестившись, он вытянулся на полу в самой смиреннейшей и покорнейшей позе. Покалывание усиливалось. Его нельзя было назвать неприятным. Брат Гизельберт стал молиться, но мысли сбивались, что вынудило его приподняться и сесть. Он взглянул вверх и увидел, что потолок над ним приобрел странный наклон и стал излучать сверкающий, танцующий свет.
Потом в этой праздничной яркости замелькали чьи-то фигуры, после чего послышался переливчатый нарастающий звук. Брат Гизельберт, чтобы не упасть, уцепился за доски пола. Стены вокруг него завертелись и словно рассеялись — их заместил разноцветный восхитительный мир. Там были дворцы неописуемой красоты, и сам Христос Непорочный танцевал там среди ангелов и серафимов; капли крови, веером слетавшие с израненных рук, отмечали каждого, кто Его славил. Брат Гизельберт ощутил восторженный трепет и, вскочив на ноги, тоже принялся танцевать — с удивительной грацией — под небесный хорал и тихий шелест ангельских крыл.
Несколько громких ударов в дверь вызвали в нем бурю неудовольствия, и он пошел открывать, даже не сетуя на себя за такой отклик. Гнев, в конце концов, не только грех, но и могущественное орудие Господа. Ангелы висели над ним, а раскрыв дверь, брат Гизельберт узрел сонмы небесных сводов, где каждая звездочка являла собой ангельский лик, а в красноватом свечении закатной полосы таился отблеск сияния трона Господня.
— Брат Гизельберт, — произнес брат Олаф, тяжело опираясь на костыль, — брат Гелхарт… он призывает вас. Срочно.
Брат Олаф задыхался, лицо его было серым и изможденным, как у больного цингой.
— Зачем? — сварливо осведомился брат Гизельберт и подбоченился, давая понять, что дьяволу не удастся смутить его в день долгожданного просветления.
— Брат Дионнис… он впал в помешательство… прямо в трапезной, за столом, когда брат Гелхарт читал наставление. Болезнь опять возвратилась в монастырь Святого Креста.
— Нет, — возразил с живостью брат Гизельберт. — Вы все неправильно истолковали. Это триумф. Христос Непорочный снизошел к нашим мольбам. Это не сумасшествие, а священный восторг. Поклонение ангелам. Восславление. — Он порывистым жестом воздел руки ввысь. — Так-то, брат Олаф. Скажи брату Гелхарту, что сомневаться в том могут лишь приспешники сатаны. Пусть брат Гелхарт заглянет в себя. Весьма интересно, что он там обнаружит.
Он запрокинул голову и рассмеялся.
Брат Олаф изумленно вытаращил глаза, но тут певчие за стеной возвысили голоса, чем привели его в еще большее изумление. У них явно что-то не ладилось: молитвенное песнопение утратило слитность, а слова вообще нельзя было разобрать. Он кашлянул:
— С певчими тоже что-то случилось.
— Нишкни! — вскричал брат Гизельберт. — Это музыка сфер. — Он хрипло и монотонно принялся подпевать хору, потом умолк и, прижав руки к груди, возопил: — Внемлите, радуясь, пению ангелов!
Брат Олаф, склонный приравнять это пение к завыванию волчьей стаи, не осмелился возразить и потупился.
— Ты только прислушайся. Это отголоски гимнов небесных, — уверял его брат Гизельберт. — Эту песнь пели в первый день Творения, и нас до сих пор не удостаивали чести внимать ей. — Он снова принялся танцевать. — Отбрось в сторону свой костыль, брат Олаф, и ты сможешь танцевать вместе со мной! Христос Непорочный вернет тебе силу.
В ответ брат Олаф вцепился в костыль еще крепче.
— Если Христос Непорочный пожелает, чтобы я танцевал, Он заберет у меня костыль сам. А до того я буду носить его со смирением.
Такое вызывающее неповиновение ничуть не расстроило брата Гизельберта. Он вышел из своей кельи и стал танцевать на траве, крутясь и раскачиваясь, с воздетыми вверх руками и откинутой чуть ли не на спину головой, чтобы лучше видеть великолепие ночных небес и более полно впитывать потоки изливающейся на него благодати.
Брат Олаф отвел в сторону свой костыль, чтобы размашисто перекреститься. Он намеревался отужинать с певчими, но странное поведение брата Гизельберта отбило у него охоту к еде.
— Брат Гелхарт обеспокоен, — хмуро повторил он. — И все другие. Братья боятся, как бы брат Дионнис не нанес кому-либо увечий… Он ведет себя… не как монах.
— Он таким образом выражает свою благодарность Всевышнему, — невозмутимо откликнулся брат Гизельберт, вокруг которого продолжало крутиться усыпанное пресветлейшими ликами небо. — Возрадуйтесь вместе с ним и молитесь, чтобы Христос Непорочный послал вам такие же откровения, что и ему.
— Но… он режет себя, — в отчаянии заявил брат Олаф. — Он говорит, что пытается вырезать демонов, что вселились в него. А ведь так делают лишь поклонники старых богов, а не истинные христиане.
Брат Гизельберт был сама кротость, улыбка его источала доброжелательность и любовь.
— Он находится под защитой Небес и желает пострадать за Христа. Вы не должны сдерживать его рвение. Позвольте ему прижаться к окровавленной груди Божьего Сына, раз уж его откровения призывают к тому.
— Брат Гизельберт, — возразил брат Олаф, — но ведь он размахивает ножами. И вот-вот заденет кого-нибудь. Надо бы остановить его, ведь дурной пример заразителен и ему может последовать кто-то ещё.
— А зачем останавливать? И зачем удерживать братию от стремления к единению в благостной радости?
Несмотря на легкое головокружение и боль в ногах, брат Гизельберт продолжал танцевать. Плоть слаба, этим пользуется нечистый, но слугам Христа Непорочного дано укрощать его происки. Он рассмеялся и пропел еще несколько строф из девяносто седьмого псалма, уже, впрочем, не пытаясь угнаться за хором.
— Брат Гизельберт, — воззвал еще раз брат Олаф, — это же полное безрассудство! Истинно говорю вам и умоляю позволить запереть брата Дионниса в чулан. Как и всякого, кто начнет так буянить.
— Откуда ты можешь знать, что есть безрассудство? — вопросил ласково брат Гизельберт.
Ангелов над его головой становилось все больше, но, похоже, они отдалялись. Следовало их удержать. Обеспокоенный танцор попытался подбавить резвости в танец, но ноги подкашивались.
— Погодите! — воззвал он к небесам. — Видите? Я стараюсь, я тоже хочу взмыть с вами воздух, но прегрешения не пускают меня. Стражи Господни, снимите с меня этот груз! Сбейте с ног льнущего к вам земные оковы!
Брат Олаф перекрестился еще раз и осторожно попятился, опираясь на костыль.
— Я… передам брату Гелхарту ваши слова, — пообещал он и, понимая, что ответа не будет, заковылял в сторону трапезной в надежде, что брата Дионниса утихомирили и ему все же удастся
