День народного единства: биография праздника

милости били челом» [43, 373–379, 390, 454–456].

Семья

О семейной жизни Дмитрия Михайловича нам известно преимущественно то, что сохраняют родословные и документы на владение имуществом. У князя 7 апреля 1632 г. умерла мать, Евфросинья- Мария, уже давно, видимо, принявшая постриг под именем Евзникеи; она похоронена была в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимьевом монастыре. Тогда же, возможно, на саркофаги ее и ее мужа сделаны были белокаменные доски с надписями и датами [63].[96]

Первая жена Прасковья Варфоломеевна прожила с Дмитрием Михайловичем большую часть жизни. Нераскрытой загадкой является ее происхождение. Никаких сведений о ее вотчинах (а в кругу, к которому принадлежали Пожарские, приданое обычно состояло из земельных владений), которые сразу же бы прояснили ее принадлежность к определенному роду, не имеется. Ничего не известно и о родственниках Пожарского по жене, а они бы неминуемо «проявились», когда 35-летний князь Дмитрий Михайлович стал большим вельможей, – как будто его жена была круглой сиротой. У них было, точнее выжило (тогда смерть в младенчестве была обычным явлением), трое сыновей и трое дочерей.

Старшей была, вероятно, дочь Ксения. Она умерла еще в 1625 г., уже монахиней Капитолиной, будучи вдовой князя В. С. Куракина [143, 30]. Следующим по возрасту был, наверное, сын Петр, он, видимо, не достиг еще 15 лет к 1618 г. и не значится в разряде обороны Москвы. В 1621 г. он был стольником, имя его часто мелькает в описаниях дворцовых церемоний – он служит рындой на приемах послов и пр., затем – участник как воевода ряда кампаний [143, 29–30]. 29 августа 1635 г. «государь велел взять з Дедилова ис передовова полку воеводу князя Петра Пожарсково для того, что у нево мать умерла» [100, 408, 411], – так мы узнаем дату смерти Прасковьи Варфоломеевны. Средний сын Федор тоже известен как стольник (с 1626 г.) и часто в 1629–1631 гг. исполнял обязанности рынды при дворе [143, 30]. Он умер молодым, 27 декабря 1633 г. [63],[97] отец, видимо, очень переживал его смерть, в своем завещании князь Дмитрий просил похоронить его «в головах у света моево у князя Федора Дмитриевича» [169, 146] и дал «по его душе» часть большого села Берсенева в Спасо-Евфимьев монастырь.

Дочь Анастасия была замужем за князем И. П. Пронским, в дальнейшем боярином. Похоже, князь благоволил к этому своему зятю, ему с дочерью он завещал передать имущество своей второй жены, после ее смерти или пострижения, кроме того, у них была дочь, его внучка Авдотья, о грядущем приданом которой дед тоже позаботился, так же как о приданом другой внучки, Анны, дочери сына Петра [169, 151]. Младшая, видимо, дочь Елена была замужем за князем И. Ф. Лыковым, троюродным братом князя Бориса Михайловича, с которым у Пожарского, возможно, оставались неважные отношения, и в завещании он упомянут значительно скромнее (ему причитался только «жеребец гнед молодой с седлом», тогда как Пронскому, помимо вышеуказанного, – икона Пречистой Богородицы, деревня на Истре и ценный литовский конь с серебряной золоченой уздой). Младший сын Иван (умер 15 февраля 1668 г.) к моменту составления отцом завещания (1642 г.) был еще совсем юн, только через два года после смерти отца он начинает упоминаться как рында при дворе, но в дальнейшем делает хорошую карьеру – назначается воеводой в ряд городов, ведает Челобитным и Московским судным приказами, единственный из потомков Дмитрия Михайловича достигает думного чина – в 1657-м или начале 1658 г. становится окольничим [143, 30; 21, 5, 19, 24; 18, 186].

Пожарский спустя какое-то время после смерти жены женился второй раз, теперь ему, как боярину и человеку немолодому, требовалась жена равного статуса. Новой княгиней Пожарской во второй половине 1630-х годов стала княжна Феодора Андреевна Голицына. Но детей, которые были бы одновременно рюриковичами и гедиминовичами, у них уже не было. Своему младшему сыну Ивану Пожарский завещал почитать ее как мать, а ей – опеку над несовершеннолетним сыном. Впрочем, надежды на молодую жену не вполне оправдались – она после смерти мужа пыталась опротестовать духовную, якобы подчищенную, видимо считая себя обделенной, и потребовала проверки ее подлинности; по ее челобитной был проведен сыск у патриарха Иосифа, составители духовной подьячий И. Нефедьев и духовник князя, протопоп собора Святого князя Михаила Черниговского Михаил подлинность ее подтвердили, и мачеха с пасынками подписали мировую [136].

Боярин Пожарский в своих владениях

Пожарские и до Смуты были не бедны, а после 1613 г. Дмитрий Михайлович стал очень богатым землевладельцем. Ему принадлежал ряд родовых сел на территории некогда существовавшего Стародубского княжества его предков, в том числе известное Мугреево – большое село с множеством приселков и деревень, полученное в XV в. его предком князем Данилой за родовое гнездо Пожар. В Московском уезде ему принадлежало село Медведево (теперь район Медведково в Москве), а также в Юрьев-Польском уезде – село Лучинское, деревни Старково, Бодалово, в Коломенском – села Лукерьино и Марчуки с деревнями (последние после событий 1617–1618 гг. пришлось, видимо, сильно восстанавливать – там «стояли» запорожцы гетмана П. Конашевича-Сагайдачного во время его похода на Москву) [40, 331], в Клинском – село Берсенево (некогда владение его прадеда Берсеня Беклемишева), во Владимирском уезде – село Петраково, выкупленное у Златоустовского монастыря на правах родственника вложившего его туда Ивана Васильевича Щелкалова, в Медынском – деревня Лужная. Одиннадцать вотчин пожаловано было ему после Смуты в Московском, Суздальском, Звенигородском, Нижегородском уездах, часть из которых были возвращенной собственностью Пожарских. Среди них – суздальские села Верхний и Нижний Ландехи с деревнями, части села Мыт и слободы Холуй, нижегородское село Вершилово (Пурех) и др. Ряд вотчин – около 14 селец, деревень и пустошей – он купил, в основном в тех же уездах, наверное округляя уже имевшиеся владения, а кроме того, большую деревню Рахин Мост в Новгородском уезде (у князей Мышецких) и поместья в Ряжском, Серпейском и Суздальском уездах; всего к моменту смерти князя у него было 34 только названных в духовной владения – сел, деревень, пустошей, не считая неназванных (деревни и пустоши общей площадью в 8641 четверть [98] в вотчинах и 967 четвертей в поместьях [169, 146].

Вскоре после смерти Пожарского осмелевшие соседи начали пытаться притеснять его крестьян. Осенью 1643 г. сын боярский Иван Зиновьев задержал крестьянина села Пожарских Рахин Мост Андрюшку Сысоева, ездившего собирать хмель на Удритские болота, отобрал хмель, пищали, другое имущество и заявил, что это его угодья, а приехавшему к нему разбираться приказчику Р. Кривоперстову нагло орал, грозя зарубить топором и браня матерно – «полно де вы владели при старом князе, а ноне де вам не старина, забудете де вы в болота ездить». Приказчик, жалуясь хозяевам, кстати, отметил, что этот «озорник» «вас, государей, с собой верстает». Разгневанные Петр и Иван Пожарские приказали ответить «адекватно» – «152-го октября в 10 день по сей челобитной Родивону Кривоперстову. Велеть против что заграбить, что у него есть, да не отдавать, а заграбить поболыши, чтоб знал нас на Москве!» [179, 82–83]. [99] Думается, помещику Зиновьеву пришлось несладко…

Ныне во многих населенных пунктах, некогда принадлежавших Пожарскому, краеведы разыскивают следы его пребывания, даже места, где могли находиться его усадебные дома. Судя по писцовым книгам, в крупных селах они имелись, но оставались в основном на попечении приказчиков-управляющих. Боярин XVII в. отличался от большого вельможи XVIII в. тем, что, как и любой дворянин более низкого ранга, постоянно и пожизненно находился на службе. На самом деле Пожарский редко бывал в своих отдаленных владениях, поскольку ему ежедневно приходилось находиться при дворе, присутствовать на заседаниях Боярской думы в Кремле, если у него не было других «посылок» вне столицы – в посольства, на полковые или городовые воеводства. Поэтому местом его постоянного пребывания был родовой двор на Сретенке (теперь эта ее часть – Лубянка). На так называемом «Сигизмундовом плане» Москвы, изданном в 1610 г. голландскими картографом Г. – И. Абелином и гравером Л. Килианом и представляющем город как бы с птичьего полета, хорошо видны Пушечный двор, Сретенка с разнообразными домами, в том числе и комплекс большой усадьбы напротив церкви Введения, с большим центральным домом с башенкой и множеством иных построек, дворов, даже садом [87, 201, 220–222]. Исследователи, сопоставив план с переписной книгой 1620/21 г. («На Стретенской улице… двор боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского, вдоль тритцать семь сажен поперек тритцать пять сажен»), считают тот участок усадьбой Пожарских [127; 16, 42–46; 163, 80–85].

Строения, видные на плане, скорее всего, сгорели в марте 1611 г., и Дмитрий Михайлович начал, как и