объявлено, — и можно по домам. Извините, так сказать, за беспокойство.
Когда Демьянов и Логунов вывели Мавлютина на Муравьев-Амурскую, по улице с песней шли моряки. Куда-то скакали конники. У ворот домов стояли кучками люди.
Город не спал.
Хабаровский Совет в эту ночь был похож на прифронтовой штаб. У здания — вооруженные солдаты, красногвардейцы, матросы. Звонки телефонов. Несмолкающий гул голосов. Раскрытые настежь двери. Табачный дым.
С первого взгляда казалось, что здесь просто скопище случайно собравшихся людей. Мавлютин даже усмехнулся: «Митинг...» Но, присмотревшись, к удивлению своему обнаружил, что вся эта кажущаяся толчея имеет характер определенно выраженного, целесообразного движения. Центром была небольшая группа людей, собравшихся возле стола.
С краю у телефона сидел Потапов.
— Ну как, Демьян Иванович? Справились? — спросил он у Демьянова, когда тот, оставив Мавлютина под охраной парнишки-красногвардейца, подошел к ним.
— Полный порядок! Вот трофей привез, — и он показал на Мавлютина.
— А! Это он организатором у них? — Потапов глянул на смотревшего зверем полковника и тут же обратился к Логунову: — Федор Петрович, бери матросов и ступай на телеграф. Поставь охрану. Вызови своих телеграфистов, если нужно. За комиссара там пока учительница одна, поможешь. Ясно?
— Есть отправиться на телеграф! — Логунов побежал к выходу.
— А ты, Демьян Иванович, марш-марш в типографию. Видал эту штуку? — Потапов показал пробный оттиск заготовленного земцами контрреволюционного воззвания. — Исполком решил не допускать распространения этого документа. Отпечатанные экземпляры воззвания конфисковать, набор рассыпать. Да предупреди редактора «Приамурской жизни», чтобы воззвание не печатал.
— За ним постоянный глаз нужен, — сказал Демьянов. — Печатают черт знает что...
— Вот это правильно, — согласился Потапов. Он поискал глазами и подозвал невысокого рябого солдата:
— Будешь цензором в типографии. Гляди в оба.
Солдат схватился за голову:
— Михаил Юрьевич, уволь! Понятия не имею об этой работе.
— Постой! Ведь я тебе, помню, рассказывал, как царская цензура вымарывала у нас из статей каждое слово, зовущее к свободе?
— Ну?
— А теперь следует делать все наоборот, — сказал Потапов, завершая этим короткий инструктаж.
— Тогда лучше такие газеты закрыть. У них все против Советской власти, — убежденно сказал солдат.
— Погоди, погоди! — Михаил Юрьевич поглядел на него, соображая, не выкинет ли он действительно какую-нибудь несуразность, — Ты не допускай призывов к вооруженной борьбе. А остальное, — он махнул рукой, — пусть печатают. Вообще, товарищ, рекомендую руководствоваться велением революционного долга. Как совесть подскажет.
И Потапов, чуть сутулясь, зашагал к дверям.
— Пойдемте со мной, полковник, — сказал он Мавлютину, проходя в другую комнату.
Конвоир остался за дверью.
— Садитесь. Выходит, недооценили силы противника, полковник, а?
— Да, недооценили, — хмуро согласился Мавлютин. — Остолоп комендант не позаботился надлежащим образом проинструктировать караул.
— И вы серьезно думаете, что в этом причина вашей неудачи? — Потапов внимательно посмотрел на Мавлютина. — Да будь у вас самый распрекрасный комендант и самый бдительный караул, что изменилось бы?.. Вместо одного было бы десять убитых... Лишняя кровь. А результат в конечном счете один. Тут не столько вина ваша, полковник, сколько просчет всего вашего класса. Безнадежное дело нельзя успешно защищать.
— А! Вы уже философствуете? — кисло протянул Мавлютин.
— Да. У нас своя философия. Философия жизни. Мы вас одолели и в этой области, — сказал Потапов, изучающе глядя на сидевшего перед ним человека. — Во всех областях одолеем. Так что разумнее капитулировать.
— Агитируете?
Потапов отрицающе покачал головой.
— Нет. Я далек от того, чтобы вас агитировать. Политические убеждения — не перчатки, которые легко менять. Убеждают людей в конечном счете факты. Дайте нам время, и мы докажем неоспоримые преимущества нового, советского строя.
— Ну, знаете! — Мавлютин откинулся на спинку стула и хрипло рассмеялся. — По тем же самым соображениям в мире найдется достаточно людей, заинтересованных как раз в обратном:
— И вы один из них. Не так ли?
— Я этого не собираюсь отрицать.
— Что ж, по крайней мере откровенно. — Потапов опять посмотрел на Мавлютина. — Я хотел еще опросить, где вы прежде служили?
— Служил царю и отечеству верой-правдой и в меру способностей, — сказал Мавлютин с дерзким вызовом.
— А если поточнее?
— Для этого в соответствующем месте хранится послужной список. Там отмечены все передвижения по службе.
— Перестаньте крутить, — резко сказал Потапов. — Вы в корпусе жандармов служили?
— Никак нет, — голос Мавлютина дрогнул, что не укрылось от Потапова.
— Хорошо. Вашей биографией мы займемся позже. Сейчас нам нужны данные об организации, которую вы возглавляли.
— Помилуйте, какая организация?! Я вас не понимаю, — с деланным изумлением сказал Мавлютин.
Он лихорадочно пытался сообразить, что именно могло стать известным здесь, в Совете.
— От вашей искренности, полковник, зависит ваша собственная участь, — сказал Потапов и посмотрел на часы. — Во всяком случае, революция не станет руководствоваться мотивами мести. Но она не простит подлого удара из-за угла. Мы отпустили почти всех ваших людей. За исключением нескольких человек.
— Кого? — быстро спросил Мавлютин и сразу же по улыбке Потапова понял допущенный им промах.
— Вот вы и выдали себя, полковник! Если нет организации, то откуда у вас такая заинтересованность?
— У меня там были друзья, — пробормотал Мавлютин, чувствуя, что начинает увязать все больше и больше.
— О, разумеется! И кто-нибудь из них проговорится. Не так ли? — насмешливо заметил Потапов. — В конце концов мы тоже научились чему-то от вас.
Мавлютин промолчал. Ему не нравился этот допрос, и он не знал, чем все это может для него кончиться.
— Я вам больше ничего не скажу. Ничего! Я не обязан, — крикнул он сорвавшимся голосом и загородился рукой от света.
— Однако нервы у вас сдают, — усмехнулся Потапов. — Что ж, утешительного в сегодняшних событиях для вас нет. Сеяли ветер, пожнете бурю.
И он кликнул часового, намереваясь отправить с ним арестованного.
— Что вы намерены делать со мной? — глухим, хриплым голосом спросил Мавлютин, покосившись на парнишку-часового.
