Дима не присутствовал на заседании. Помощнику не полагается. Но он знал, что дело непростое, и думал, что, наверное, Елене Владимировне будет очень и очень нелегко выносить решение по этому делу.
Необходимость принимать решения, от которых зависит чужая жизнь, всегда пугала Диму. В свое время, именно чтобы избежать этого, он пошел на юридический, а не в медицинский институт, по стопам отца.
Димин отец — известный хирург, причем не просто хирург, а со специализацией «медицина катастроф». Единоличные решения, от которых в самом буквальном смысле зависит жизнь человеческая, он принимает каждый божий день, иногда — несколько раз на дню. Он принимает решение (быстро, часто — мгновенно, в медицине катастроф нет времени на долгие раздумья), действует в соответствии с ним, оперирует больного, и тот либо выживает, либо нет. Решения отца всегда были не просто правильными — единственно возможными. Однажды, один раз за тридцать лет работы, отец принял верное решение слишком поздно. Опоздал на несколько минут. И всю жизнь помнил, как тогда его нерешительность стоила человеку жизни. Не мог себе позволить забыть, должен был помнить. Чтобы не повторить ту ошибку.
Свою единственную ошибку отец носил с собой, как горбун свой горб, и иногда Дима видел, как ему тяжело жить с этим горбом. Но отец — он сильный, рассудочный, трезвый, да иначе в его профессии и нельзя. Ему этот горб хребта не сломал. А Дима пошел в мать-актрису: низкий болевой порог, тонкая кожа. Если из-за него пострадает живой человек, он этого просто не переживет, сломается. Потому и выбрал не медицинский, а юридический.
Дима собирался стать адвокатом, и это его в высшей степени устраивало. Помогать, но не вершить судьбы. Не хирургия — гомеопатия. Ты помогаешь человеку по мере сил, но режет по живому, принимает окончательное решение все равно судья.
Специализацию Дима выбрал самую что ни на есть мирную: семейное право. Ему нравилось зубрить статьи кодекса, нравилось разбирать юридические коллизии на семинарах. Дима вспомнил одно из таких виртуальных дел.
Гражданку Н. вызывают повесткой в суд. Органы опеки подали на нее иск о взыскании алиментов на содержание ребенка в детском учреждении.
У гражданки Н. есть двое детей, но ни один из них ни в каком учреждении не содержится, оба живут дома, с родителями.
Однако в исковом заявлении фигурирует некий третий ребенок, которого, судя по документам, Н. родила три месяца назад в одном из роддомов города. В карте записано, что из роддома она сбежала, бросив ребенка.
Органы опеки требуют, чтобы Н. написала отказ от ребенка и выплачивала алименты на его содержание либо забрала младенца домой.
Ответчица Н., ее муж, родственники и знакомые утверждают, что в указанные сроки гражданка Н. находилась по месту жительства, ходила на работу и не была беременна.
В итоге удалось установить, что оставленный в роддоме ребенок — сын дальней родственницы Н. Родственница не имеет московской прописки, ведет аморальный образ жизни, в роддом попала по «Скорой», без документов, данные записали с ее слов. Не желая сообщать свое имя и фамилию, а также адрес постоянного места жительства (Украина), родственница продиктовала медикам данные Н., на имя которой и записали новорожденного.
Опека подает иск к Н. Та иск не признает, хочет подать в суд на свою родственницу. По какой статье подавать иск? Выиграет ли опека дело или иск будет отклонен? Как решить вопрос со статусом ребенка?
Они тогда все группой обсуждали это дело, предлагали варианты, перекрикивая друг друга. Н. должна подать на родственницу за клевету! Нет, не годится. За «предоставление заведомо ложных сведений»?! Тоже нет. Сделать экспертизу ДНК! У нее нет денег на экспертизу. Это дорогое удовольствие. В итоге, помнится, несчастного виртуального младенца оставили в доме малютки, потому что никто не написал от него отказ, а гражданку Н. обязали выплачивать алименты — 25 процентов от зарплаты ежемесячно, поскольку экспертизу она провести не смогла. А следовательно, не смогла и доказать свою невиновность. Потом они всей группой считали, что было бы для Н. выгоднее — уплатить четыре тысячи долларов за экспертизу или отстегивать часть своей зарплаты в течение восемнадцати лет. Все это было весело и замечательно интересно, не хуже воскресной партии в шахматы с отцом.
А затем началась практика, и оказалось, что в реальной жизни все далеко не так искрометно. Неожиданно выяснилось, что все эти гражданки Н. и младенцы Л. — живые люди. Они врут тебе, плачут, хамят, угрожают, у них несчастные глаза, обгрызенные ногти и руки в синяках. Но главное — ты почти никому из них не можешь помочь. И от этого хочется биться головой в стену. Впрочем, Дима оказался не таким уж и тонкокожим.
Несколько раз он думал все бросить к собакам, дважды писал заявление на отчисление, но не отчислился, защитил диплом, поступил в аспирантуру и пошел работать в суд, в самую что ни на есть гнойную хирургию, туда, где принимают решения.
За два года он сталкивался с делами о лишении родительских прав несколько раз. Однажды ему пришлось помогать приставу унимать буйную мамашу, которая явилась в зал пьяная и устроила настоящий дебош. В другой раз Диме поручили отвезти в дом малютки копию постановления суда, и он впервые увидел, куда они, собственно, отправляют детей.
На Диму, выросшего в благополучной московской семье, посещение приюта произвело глубочайшее впечатление. Через две недели он купил в «Детском мире» сетку мячей, какие-то настольные игры, фломастеры, памперсы и отвез в дом малютки.
С тех пор они поддерживают добрые отношения. Заведующая, Инга Оттовна, зовет Диму не иначе, как «ангел мой». В прошлом году под Рождество Димкина мама даже организовала в приюте благотворительный рождественский спектакль. Они давали «Золушку». Дети смотрели как зачарованные. С открытыми ртами в самом буквальном смысле слова. Дома мама сказала, что такой благодарной публики не видела, пожалуй, ни разу в жизни.
А однажды, после очередного слушания о лишении родительских прав, Дима напился. В первый и единственный раз в жизни. Дело было вроде бы тривиальное. Органы опеки подали иск на лишение родительских прав матери одиннадцатилетнего мальчика, которая полтора года назад сдала его в детдом. По материалам дела выходил вполне себе рядовой случай, так часто бывает. Мальчик — трудный ребенок, постоянно бегает из дома, прогуливает школу, курит, пьет, ворует, его неоднократно забирали в милицию. Мамаша — двадцатисемилетняя разведенка — не справилась с воспитанием и сдала его в интернат.
Дима думал, что на предварительные слушания явится деваха с южнорусским говорком, будет лить слезы и объяснять свое бедственное положение — украли паспорт, сами мы не местные, жить негде, на работу не берут, прокормить парня не могу, воспитать без мужа — тоже. Наверняка это просто очередная глупая баба, отчаянно несчастная и, скорее всего, пьющая.
Но вместо деревенской дурочки на слушание явилась подтянутая, хорошо одетая и ухоженная женщина. Она едва кивнула сидящему в зале сыну, быстро, четко и грамотно ответила на все вопросы суда. Да, разведена. Нет, не справляюсь. Да, отдала в приют. Нет, материальное положение позволяет. У меня свой бизнес, мини-пекарни в нескольких районах Москвы. Нет, нету ни времени, ни сил заниматься воспитанием сына, я устала от его выкрутасов.
Судья попытался объяснять, что мальчик, возможно, болезненно переживает развод родителей. Мать глянула на него холодно, сообщила, что она тоже переживает развод весьма болезненно, что предупреждала сына о последствиях его плохого поведения, и протянула заявление (на запястье сверкнул бриллиантовый браслет): «Прошу суд окончательное решение принять в мое отсутствие, согласна на лишение родительских прав».
— Я очень занята и не хочу приходить во второй раз, — объяснила мамаша.
— А как же сын? Останется сиротой при живой матери?
— У него, между прочим, есть еще и отец, — заметила мамаша. На этом она покинула зал заседаний. Когда она проходила мимо, парень отвернулся. В глазах у него стояли слезы — Диме было отлично видно.
В тот день Дима пришел домой, открыл отцовский шкафчик с бутылками, налил себе рюмку коньяку и залпом опорожнил. Он сразу захмелел, но все равно налил еще. Когда отец вернулся из госпиталя, он
