же. За несколько лет комбинат, ферма, конструкторское бюро или глянцевый журнал из загибающихся лузеров перешли бы в разряд форвардов отрасли. Но судьба сложилась так, что свои таланты кризисного менеджера Инга Оттовна применяла в одном из московских домов малютки. За двенадцать лет под ее управлением дом малютки превратился в образцово-показательное заведение, которое всякий раз приводили в пример и префект, и руководители гороно, если речь заходила о детских приютах.
Инга Оттовна всячески поддерживала репутацию заведения, дружила с журналистами, время от времени устраивала для них дни открытых дверей, не ленилась давать интервью и комментарии по поводу положения детей-сирот в стране и в городе. Она умела говорить четко, по делу, при этом старалась приводить интересные факты и жизненные примеры, которые любит читатель. Журналисты это ценили и со своей стороны по возможности приглашали Ингу Оттовну на телеэфиры и круглые столы. Эфиры позволяли Инге Оттовне обращаться к зрителям, слушателям и читателям за спонсорской помощью, а также знакомиться с публичными и влиятельными людьми, которые могли бы помочь ее заведению — если не деньгами, то связями (а это иногда важнее любых денег). Так, например, недавно Инга Оттовна договорилась с представителем российского отделения известной американской компании по производству подгузников о проведении совместной благотворительной акции. И теперь надеялась минимум год получать подгузники бесплатно. Это было очень кстати: в бюджете дома малютки нет расходной статьи на памперсы. Предполагается, что в двадцать первом веке сирот следует по-прежнему заворачивать в драные пеленки.
Впрочем, при необходимости Инга Оттовна могла вести себя очень жестко. В префектуре хорошо запомнили ее крестовый поход против утвержденных мэрией поставщиков детского питания. Список поставщиков спустили сверху. То есть — с самого верху. Кто-то там, наверху, дал взятку, выиграл тендер на поставки — обычное дело. Дома малютки обязали закупать детское питание только у включенных в список производителей, у исключительно внесенных в список поставщиков. Питание было низкого качества, цены — ломовые, но все, ругнувшись в кулак, покорно закупали. Инга Оттовна тоже закупала. Ровно полгода. Через полгода она положила на стол префекту бумагу и с цифрами в руках стала доказывать: питание гораздо лучшего качества можно получать у других поставщиков на треть дешевле, тем самым экономя бюджетные деньги. Префект попытался было спрятать письмо Инги Оттовны под сукно, но не тут-то было. Заведующая устроила грандиозный скандал с привлечением СМИ, знакомых представителей общественной палаты и видных адвокатов, с которыми познакомилась во время одного из телеэфиров. Дошло до того, что вопрос о детском питании обсуждали в экстренном порядке на заседании Мосгордумы. В конце концов список поставщиков пересмотрели, и даже дали руководителям домов малютки некоторое право на самоопределение — у кого и где закупаться. Ингу Оттовну с тех пор в префектуре побаивались и старались поддерживать с ней добрые отношения. Чем она по полной программе пользовалась.
Каждого человека, с которым Инга Оттовна сталкивалась, она оценивала по одному-единственному критерию: какую пользу он может принести дому малютки. Она умасливала спонсоров, соловьем разливалась перед журналистами, метала бисер перед потенциальными усыновителями, хотя отлично знала: девять из десяти приходящих сюда пар так никогда никого и не усыновят. Будут долго ходить, присматриваться, выбирать — чтобы у ребенка был цвет глаз, как у приемного папы, а цвет волос — как у мамы, и лучше бы девочка — с ними проще, ну и не негр, конечно, и не кавказец какой-нибудь… Будут читать и перечитывать истории болезни, расспрашивать про родителей: алкоголики? Наркоманы? Сифилитики? Не выяснится потом, что ребенок страдает умственной отсталостью? Не проснутся у него дурные гены, не пойдет он во втором классе с ножом на разбой? Все выяснят, а потом навсегда исчезнут.
Людей можно понять, разве нет? Всем хочется, чтобы ребенок был красивый, здоровый, чтобы плохие гены не проснулись и тяжкое наследие мамаши-алкоголички боком не вышло по прошествии десяти лет. Люди хотят гарантий. А какие могут быть гарантии? Не в магазине же. Хотя каждый раз, водя бездетную пару по дому малютки, заведующая прекрасно отдавала себе отчет, чем именно она занимается. Показывает товар лицом, вот чем. Она привыкла нахваливать, рекламировать этих детишек. Потому что если не нахваливать и не рекламировать — они так здесь и останутся. Потом отправятся по детским домам. А потом половина сопьется, еще треть — сядет… По статистике, только два процента выходцев из детских домов ведут нормальную жизнь. Инга Оттовна знала: в данном случае статистика не врет.
Конечно, среди усыновителей бывали и исключения. Когда Инга Оттовна только-только начала работать в нынешнем своем качестве, она познакомилась с Лилей. Лиля с мужем были молодой, хорошо обеспеченной парой. Их первый и единственный ребенок погиб, когда ему не было двух. Многие считали Лилю с мужем блаженными, потому что они собирали по столичным домам ребенка самых «неликвидных» детей — больных, калечных, инвалидов.
Когда Лиля впервые пришла к Инге Оттовне, у нее уже было трое приемных детей: мальчик с ДЦП, девочка Вика, которой в доме малютки диагностировали аутизм (позже оказалось, что это просто педагогическая запущенность, с девочкой надо было играть, петь песни и гулять в парке — только и всего). Еще у Лили был приемный негритенок Альбертик, которого она почему-то называла Лоуренс Аравийский. У Лоуренса-Альбертика имелся врожденный порок сердца, но Лиля планировала через пару лет сделать ему операцию.
Лиля пришла перед тихим часом. Старшие дети уже укладывались, за столом сидела только Оля. Оля плескала ложкой в столовском супчике и все никак не могла доесть — суп лился по подбородку на прикрывающий кофту клеенчатый слюнявчик. Строго говоря, подбородка-то у Оли никакого как раз и не было. Ни подбородка, ни нижней челюсти — такой вот врожденный дефект. Вообще, такие вещи лечатся, и успешно. Две-три операции, импланты, и Оля могла бы стать вполне нормальной девочкой, грызть яблоки, а не вливать в себя жидкий бульончик. Но кто же станет платить за операции? Через год девочка отправится в детский дом, оттуда — скорее всего, в дом инвалидов. А там — счастье, если доживет до тридцати. Обычно не доживают. Перспектива виделась более чем ясно: Инга Оттовна наверняка знала, что Олю никто и никогда не возьмет.
Но она ошиблась. Лиля с мужем удочерили Олю. А потом — глухонемую Юлю. А потом — Вовку, у которого мамаша порезала вены. Вовка страдал эпилепсией, но Лилю это совершенно не смутило.
В последний раз Инга Оттовна видела Лилю года три назад. Они с мужем и приемными детьми, которых на тот момент было уже двенадцать, собирались переезжать. Лилин муж открыл филиал в Сочи, купил там дом, и они хотели осесть в тепле, потому что устали от Москвы, да и детям у моря лучше.
Но такая вот Лиля — одна на миллион. А остальные повыбирают-повыбирают, да и уйдут ни с чем. То есть — ни с кем.
Приезду американцев Инга Оттовна обрадовалась. Опыт показывал, что американцы — куда перспективнее наших товарищей. Не такие разборчивые, берут и больных, и трудных детей. Почему так? Бог его знает. Возможно, иностранцы просто более трезво смотрят на жизнь и понимают, что тут не шоколадная фабрика и не магазин ах каких красивых девочек с голубыми глазами. Они готовы к тому, что здешние дети — непростые, что у них есть свои особенности, и особенности эти — далеко не самые приятные.
Конечно, Джонсоны не собирались никого усыновлять. Дима предупредил, что они просто осмотрят дом малютки и сделают благотворительный взнос. Но чем черт не шутит…
День выдался не сказать чтобы тяжелый, но хлопотный и забитый под завязку. Слушания (восемь за день, слава богу, все — предварительные) закончились почти в шесть. Едва Лена успела снять мантию, дверь грохнула о стену, и на пороге возник Таганцев.
— Здравствуйте, Константин Сергеевич, — приветствовала его Лена.
На удивление, ни конфет, ни чая, ни кулька с лимонами у Таганцева не было.
Таганцев сел (стул, как водится, жалобно заскрипел под ста пятью килограммами здорового тренированного тела).
— Я тут мимо ехал. Дай, думаю, зайду, узнаю, как у вас дела.
— Да все как всегда — сумасшедший дом, выездная сессия, — пожала плечами Лена.
— И у нас полный дурдом, — признался Таганцев. — Я тут, Лен Владимировна, узбека одного от линчевания спас, можно сказать. Его жильцы… того… самосуд, короче, хотели устроить. Одна бабуся сердобольная решила милицию вызвать. Насилу их отогнал, жильцов-то…
Лена живо представила себе двухметрового Таганцева, спасающего узбека от толпы разгневанных
