покровом ночи, с кинжалами в зубах, они снимали сторожевые посты, проникали в шатры и убивали всех, кто находился там: мужчин, женщин, стариков, детей. Главы родов, так ничего и не поняв, умирали тихо, во сне, а некоторые, успев всё-таки открыть глаза, тут же захлёбывались собственной кровью.
Ничего этого Камасарий и Аргота не слышали, занимаясь насыщением своих желудков. Они очнулись только тогда, когда острые клинки упёрлись им в грудь, сразу парализовав волю. Им связали руки и как жертвенных животных вытащили из шатра. Пир закончился.
Месть Томирис была ужасна. Когда рассвет посеребрил верхушки ближайших сопок, вся равнина была залита кровью, а трава приняла бурый оттенок. Те, кому посчастливилось пережить эту ночь, просыпаясь от похмельного сна, видели страшную картину. А вокруг стояли хмурые воины с натянутыми луками.
Вождей рядом не было и не кому было поднять их и крикнуть боевой клич. Потому что и главы родов валялись в лужах собственной крови. Посовещавшись, воины решили сдаться на милость царицы Томирис. Перед тем как принять мятежные племена под свою руку, она устроила казнь для вождей, посмевших идти против её воли. Воины, сломленные коварством Томирис, были вынуждены стоять и смотреть, как умирают их вожди.
Казнь называлась рассечкой. Она применялась только к тем скифам, кто был знатного происхождения и нанёс личное оскорбление самому царю. А измену, которую вздумали совершить два друга-побратима, Камасарий и Аргота, Томирис расценила, не только как угрозу всем массагетам, но и как личную обиду. Поэтому и решила применить к ним казнь, которую уже не использовали с незапамятных времён.
Провинившихся привязывали к коням за ноги и пускали вскачь по равнине. Кони, на всём скаку, огибали большой валун, и людей разрывало надвое. В стороны летели кровавые куски, а кони, ошалевшие от запаха крови, уносились в степь. Их ни кто не ловил и не пытался вернуть обратно. Для скифа считалось позором, если он прикоснётся к такому коню, и они носились по степи, пока не падали замертво от усталости или не ломали себе ноги.
Камасарий и Аргота, оглушённые и раздавленные всем произошедшим, лежали не шевелясь. Только у Камасария из глаз появилась слеза и стекла по грязной щеке, затерявшись в густой бороде. Просить и умолять о прощение бесполезно – они прекрасно понимали это. Камасарий повернулся к Арготе, прохрипел:
-Прощай, ардхорд.
-Прощай, - как эхо ответил Аргота, так до конца и не простивший себе, что поверил лживым обещаниям Томирис.
Когда Атея достали из ямы, где он просидел целый день, дрожа от страха, и повели на место казни, пришло понимание, что царица его обманула. Он заскулил как щенок, задёргался в руках двух могучих скифов, но, получив удар кулаком по лбу, затих. А очнулся только тогда, когда уже лежал на земле связанный, притороченный за ноги к коням. Рядом стояли голые по пояс соплеменники с кнутами в руках. Все ждали последнего слова царицы.
До Атея стало доходить, что с ним собираются совершить, и от страха он закричал, пытаясь освободиться от пут. И вдруг увидел склонённое лицо Томирис. Она была как в дымке, и сперва он подумал, что боги насмехаются над ним и послали ему это видение. Но видение произнесло человеческим голосом:
-Прими смерть достойно. Как настоящий воин. А не уподобляйся несмышлёнышу, впервые увидевшему кровь.
-Прости меня, - он протянул к ней связанные руки. – Прости... Ты ведь обещала.
-Нет тебе прощения. Ты обманул не только мою любовь, но и всех массагетов. Собираясь их бросить, вместе с изменниками вождями, под персидские мечи. Как ты мог так поступить?
Он что-то попытался ей ответить, но Томирис его уже не слушала. Она встала, повернулась спиной и пошла прочь. Её рука поднялась, на мгновение задержалась в воздухе и опустилась. Вслед за этим раздались щелчки кнутов, послышался конский топот. Приговорённые к страшной казни закричали, но вскоре их крики оборвались. А над бесконечными рядами воинов раздался вздох.
&&&
Уже четыре дня минуло с того момента, как персы нанесли поражение скифскому войску, под началом сына царицы Томирис, Спаргаписа. Теперь Кир ждал от её изъявления покорности. Проходил день за днём, а от скифов больше не было никаких известий. Они как будто, испугавшись несметных войск царя Кира, растворились в степи, убоясь его гнева. Царь знал, что это не так. Они где-то там, за предгорьями, затаились и ждут. Они ждали, что он, насладившись победой, уйдёт из степи, но царь царей не намеревался этого делать. Не для того он положил столько воинов и прошёл столько парсагов, чтобы уйти обратно. С каждым днём раздражение им овладевало всё больше. На четвёртый день он собрал совет из ближайших военачальников. Он спросил у них одно: Что делать, как поступить, в дальнейшем? Продвигаться и дальше в кочевья массагетов или ждать их здесь, на этой равнине, которая уже один раз принесла удачу персам?
Все отвечали по-разному и вразнобой. Единого мнения у военачальников не было. Так же, как и не было рядом верного Гарпага, всегда дававшего верные и правильные советы. Кир их слушал вполуха, особо не вслушиваясь. Что они могут ему посоветовать, бьющиеся только за его расположение? В этом своём желании они готовы раздавить и втоптать в прах любого. От этого нет им веры... Неожиданно дельный совет дал визирь Херасмия и Кир обратил внимания на его слова.
-Великий царь! Скифы доказали, что они умеют сражаться. Сражаться и умирать. Мы думали, что разбили всё их войско, но это оказалось не так. Судя по всему у Томирис ещё достаточно воинов, если она, ничтожная, смеет грозить тебе. Степь огромна, а поток варваров неисчислим и поэтому не известно скольких ещё воинов может выставить царица массагетов. Я осмелюсь дать тебе совет не продвигаться дальше вглубь территории варваров, а ожидать скифов здесь. Но чтобы не быть слепыми котятами, неразумными и глупыми, надо послать в стан массагетов лазутчиков. Под видом торговцев они проникнут в самое логово Томирис и выведают всё о планах варварского племени. Тогда мы будем знать, как поступить и направим своих воинов туда, куда укажешь ты, повелитель, - Херасмия замолк и поклонился.
Все зашушукались, обсуждая то, что предложил Херасмия. Кир поднял тяжёлый взгляд, посмотрел на сразу притихших сановников. Немного подумал. В словах Херасмии был толк.
-У тебя есть человек, готовый выполнить то, что ты предлагаешь?
-Всегда найдётся достойный, готовый послужить во славу твоего величия.
-Хорошо, - царь принял решение. – Позови его.
Кир махнул рукой и сановники, пятясь, обтянутыми халатами задами, вышли из шатра. Оставшись один, Кир вздохнул. В последнее время он стал уставать от советов, от глупости людей которые его окружали. Раньше он как будто этого не замечал, а доказывая всем свою правоту, ощущал себя равным богам и этим оправдывал многие свои поступки. Сейчас, что-то непонятное происходило в душе. Он спросил себя: что это, приближение старости или чего-то другого, неизбежного?
Прервав размышления повелителя, вошёл воин стражи и остановился, ожидая, когда царь обратит на него своё внимание. Он был молод и безус, на подбородке только начал пробиваться первый волос. Молодой воин впервые переступил порог царского шатра и, увидев повелителя вселенной, был раздавлен его величием и могуществом. Во взгляде голубых глаз, устремлённом на повелителя, было столько страха, раболепия и почитания, что Кир вновь почувствовал себя богом. Царь догадался, что этот юноша из того пополнения, которое прибыло два дня назад и набрано, если судить по светлым, курчавым волосам, с ионийского побережья.
-Чего тебе? – негромко спросил он.
-Великий, - несмотря на молодость, юноша не стал падать на колени, а с достоинством поклонился. – Визирь Херасмия просит дозволения предстать перед твои очи. С ним ещё вавилонянин Азарий, и тоже ждёт дозволения лицезреть твой солнцеподобный лик.
«Уже нахватался от придворных, выражаться витиевато, - непроизвольно подумалось царю. – Надо будет его отметить. Из этого юноши может получиться толк. Вон как ноги трясутся, а виду не подаёт... Молодец!... Хвала Ахурамазде у меня много таких воинов».
-Азарий – это кто?
-Если судить по одежде, то это торговец, следующий за твоим войском.
