сложат.
Прапорщик Насонов по совету своего вожатого посещал эти курсы, чтоб без препятствий вернуться на родину. Скоро он и сам не заметил, как втянулся в необычную учебу.
Учеба его заинтересовала настолько, что он понял: «Быть переводчиком – профессия на всю жизнь! Пусть что там ни толкует вожатый, этот переодетый в гражданское платье офицер из военной разведки, он, прапорщик, до поры до времени будет с ним соглашаться во всем, а там – что жизнь покажет».
В Европе все еще полыхает война, и неизвестно, кто кого одолеет – Антанта Германию или Германия Антанту, а значит, и Россию.
Прапорщику Насонову было больно и обидно за Россию, за то, что в упряжке воюющих сторон она – коренная лошадь. На нее возложили основную тяжесть – умирать на поле боя…
Крепко думал Насонов, и все мысли сводились к одной: не позволят нам стать первой державой мира, в баталиях будут сокращать наше русское население… Говорят: нас много, излишек. Кто говорит? О каком излишке речь? Пусть наши бабы рожают. Это же рабочие руки! При многочисленных рабочих руках нищета не подступится. Умные правители ее не допустят. Это же понятно: чем меньше у правителей ума, тем больше смертей, неважно от чего – от голода или от неприятельской пули…
За океаном прапорщик Насонов учился думать… Думающий офицер – это богатство державы. Насонов приходил к мысли, что в этой войне он не рядовая фигура, что у него есть Отечество, и если не он, то кто же за него постоит?
Как ни странно, к этой мысли он пришел задолго до беседы с вожатым Климовым. Тоска по родному дому особенно сильно одолевала его на чужбине: каждая березка в том далеком краю напоминала ему о родине. Даже луч солнца воскрешал в памяти ласковое лето отчего края, а снежинки, садившиеся на воротник шинели, напоминали зиму милого сердцу Севера.
В тоске сквозь чужую речь прорывались голоса знакомых земляков, но, пожалуй, чаще других он слышал голос женщины, с именем которой просыпался и засыпал. Снилась Обозерская, где прошло его детство, не однажды видел во сне Фросю Косовицыну, даже ощущал запах ее золотистых волос, заплетенных в толстую косу. Примерно с такими косами незадачливые художники изображают русалок на фоне лесного озера.
В чужом краю в тоске по родине видятся хорошие сны, и от этого тоска еще сильней.
5
Европа еще была охвачена пожаром мировой войны, а в Соединенных Штатах, если судить по газетам, предприниматели-янки уже делили русскую землю.
Америке оказалось мало за бесценок купленной Аляски. В печать просочились сведения, что американцы с согласия царского двора уже несколько факторий открыли на Камчатке: на прибрежных островах бьют котика. Береговая охрана попыталась было запретить браконьерский промысел в территориальных водах России, но из этого ничего не вышло, хотя в Санк-Петербург по дипломатическим каналам послали запрос: кто разрешил?
Ответ пришел предельно краткий:
– С согласия императрицы.
Пришлось прибегнуть к хитрости – обуздать пришельцев с помощью старожилов здешних мест. Камчадалы, эти искусные охотники и рыбаки, владели секретом миграции котиков. Новый охотничий сезон не обрадовал пришельцев.
С прибрежных островов котики исчезли, и фактории, как по мановению волшебной палочки, закрылись. Янки-зверобои вернулись на Аляску. На запросы американского МИДа – разрешить им вернуться и открывать фактории на побережье Камчатки и алеутских островов – МИД России на этот раз ответил молчанием.
В пожаре войны грабить Россию с дозволенья царского двора уже не получалось: во всех слоях общества росло сопротивление монархии – династия Романовых доживала последние месяцы. Это чувствовалось даже в офицерской среде.
Однажды Сергей приехал на побывку и услышал, как отец, читая «Петербургские новости», яростно возмутился:
– У янки звериный аппетит, – и, как злобную листовку, отбросил газету.
Из глубокого кармана генеральского кителя отец достал курительную трубку, трясущимися руками торопливо зажег спичку. Дым табака его немного успокоил. Таким возбужденным Сергей видел отца впервые, и у отца – человека стального характера – уже стали сдавать нервы.
Супруга Александра Александровича, добрейшая Зинаида Фотьевна, в свои сорок два года все еще моложавая, своей предусмотрительностью напоминающая госпитальную сестру милосердия, мягко посоветовала мужу:
– Саша, неужели тебе в штабе для беллетристки не хватает времени?
– Зиночка, там не до газет, – отвечал муж, попыхивая трубкой. – Там, понимаешь, радость моя, нужно думать, как воевать с умом. К сожалению, думать мы разучились. Стали очень много хитрить. Притом, коварно.
– Батя, это в точку, – отозвался Сергей, листая увесистый том под названием «Военная разведка России от Рюрика до Николая II». Этот фолиант составил профессор Академии Генерального штаба генерал- лейтенант Алексеев, преподаватель Александра Александровича. На титульном листе увесистого тома красовался автограф с дарственной надписью:
«Полковнику Самойло А.А. Верю в Ваше полководческое будущее».
Заслужить такие слова можно было только завидным прилежанием. И Сергей гордился отцом и не скрывал своей гордости перед товарищами, старался быть на него похожим. За окончание кадетского корпуса Сергей имел похвальную грамоту, за артиллерийское училище – первый разряд, дававший право для дальнейшей службы выбирать военный округ.
На Сергее уже были погоны подпоручика, и отец, генерал-майор, подаривший приемному сыну, как тогда говорили, пасынку, свою родовую фамилию, был им доволен, друзьям говорил: «Хваткий до науки».
Родовая фамилия, уже как дворянину, открывала Сергею широкую дорогу на военном поприще. Звание поручика, а потом и капитана он получил на фронте, командуя дальнобойной пушечной батареей. В одном из боев осколком бризантной гранаты ему покалечило руку в левом плечевом суставе. Оперировать можно было и в гарнизонном госпитале, но кто-то (только не отец-генерал) направил его по линии международного Красного Креста на лечение за границу. Он попал в среду, где искусство коварно хитрить возводилось в культ.
Как человека до глубинных корней русского, Сергея настораживало бесцеремонное подчеркивание лектора, что в чужой стране можно порочить свою страну – унижать ее с брезгливой ухмылкой и на такое же презрение настраивал своих слушателей:
– Россия схватила, – рассуждал он с пафосом, – слишком большой кусок Евразии, и если его кому-то отдавать, то не чопорной старой Германии, которая перед большой войной оказалась без колоний – ее перехитрили англосаксы, и тем более, не отдавать японцам, этим ловким, но не перспективным азиатам. Островные государства никогда никого не побеждали – не было у них за спиной глубокого материкового тыла.
И выдавал как новость:
– На земном шаре есть одна во всех отношениях демократическая страна, это – Северные Соединенные Штаты Америки. Она принимает самые талантливые и самые энергичные умы. Служить Америке – в первую очередь, значит себе ни в чем не прогадать.
Лектор, судя по акценту, когда-то был русским, или долго жил в России, там основательно легализовался и по какой-то причине вернулся в Америку.
«Вернулся, чтоб нам мозги засорять», – злобно думал Сергей, но свое мнение держал при себе. Даже бывшему сослуживцу по Северо-Западному фронту прапорщику Насонову ничего не сказал о впечатлении от первой лекции: у каждого на плечах своя голова, чтоб соображать и оценивать людей на предмет полезности для своей страны.
Лектор, по-европейски тщательно выбритый, прилизанный, причесанный, до приторности слащавый, призывал с кафедры любить не Россию (хотя о любви к России тоже говорил), а учитывать ее гигантский военный потенциал. Каждой фразой, каждым примером он призывал любить Америку, ведь она кормила,
